Анатолий Ким - Собиратели трав

Подходя к морю, приближаясь к сияющему куполу света над ним, он шел мимо бараков, мимо крошечных огородов с картошкой, луком и редиской да мимо клуба «Салют», прозванного в городе «киносараем» за свой неуютный, амбарный вид.

Он поднялся последним крутым проулком наверх — и увидел в створе двух соседних заборов темно-сине-серое могучее тело утреннего моря. Остановился возле глухой дощатой стены тихого домика и в последний раз оглянулся назад. Город и жители его, которых он знал когда-то, много лет назад, и медсестра Света, и все знакомые улицы, и все дома, и высокие трубы дымящих кочегарок — все это оставалось позади, он же уходил один к морю.

Далее путь его продолжался влево, по полотну железной дороги, ведущей к соседней шахте, и насыпь была обметана сугробцами и барханчиками песка. Вдоль железной дороги тянулся ряд последних домиков города, которые чем дальше уходили к пустынным дюнам, тем становились мельче. И самые крайние домики были совсем крошечные, хрупкие, легкие на вид, словно ящики из сухих, звонких дощечек. Иной домишко был всего об одно глухое оконце. Цвета эти домики-скворечни были того удивительно серого, матово-серебристого, который так подходит к светлому песку и благозвучной гамме сахалинской марины, — цвет такой приобретает некрашеное дерево после долгого мытья дождями и влажными туманами, после многолетней работы над ним солнца и соленого морского ветра, после терпеливой шлифовки его летящим над землею песком.: Карликовые огороды возле домов были обтыканы по краям палками, бочарными клепками, обнесены сверх этого кусками рыбачьего невода — иной огородик был весь накрыт полуистлевшей сетью. Человек шел мимо них, вновь вглядываясь во все то, что он любил, оказывается, всегда и чего никогда не забывал.

Но главным, самым главным, могучим — и самым необъятным после неба — было здесь море. Оно, свинцовосинее, отсвечивающее у горизонта зеленью, сейчас только просыпалось — широко зевало пастью наворачиваемых на мель волн. И ревел прибой, словно стадо растревоженных медведей, и песок на самой кромке берега был при наливающемся свете утра смуглым, как горбушка хлеба. На плавной и широкой зыби, из которой и рождались у берега прибойные косматые волны, — на гладких бегущих грядах зыби блистал отсвет серебра и меди рассветного, чуть хмурого неба.

А оно — необъятное и необозримое в высоту и ширь — по всему своему яркому, напряженному фону было испещрено серыми и синими мраморными прожилками. И, глядя на это великое небо, человек шел, робко улыбаясь, испытывая щемящее желание молитвы.

На пути его стоял по колено в воде отмели рыбак, перед ним кипели буруны. Рыбак быстро-быстро вращал катушку спиннинга, приподнятый конец гибкого бамбукового удилища гнулся — далеко, за буруном, кувыркнулась на гребне бегущей волны рыба, сверкнула серебром. Больной человек прошел мимо рыбака и подумал, что сейчас самое счастливое существо на свете — этот рыбак, — и встреча с чужим счастьем не принесла ему боли. Невозможным для словесного объяснения было то, что его собственная беда, соприкоснувшись с этим рыбацким счастьем, и с безвестной красотою прибрежных бедных домиков, и с торжеством встающего над морем утра, — беда его перевоплощалась в этот миг в неизъяснимую, безмерную радость. Он прошел мимо рыбака молча, но два раза издали с улыбкой оглянулся на него.

Он ушел довольно далеко от прибрежной слободки — и вот наконец предстало его глазам давно избранное им место. У левого крыла полукруглого залива выдавалась в море длинная песчанакоса. Два домика стояли на ней. Меж домиками темнело одинокое дерево. Гладкая отмель окружала косу с трех сторон. Пенные буруны гудели и вскипали далеко за отмелью.

Место это называется Камарон. Напротив мыса в море, над видимой дальней границей его, иногда появляется остров — голубым сгустком в плывущем над водою жемчужном небе. Видение острова предвещает непогоду, хотя и возникает всегда в ясный день, под опрокинутым чистым небом, и море стелется тихое, ровное по всему четкому горизонту. Когда же на море шторм, оно покрывается острыми зубцами белой пены и могучие волны несутся на узенький мыс, как бы желая смыть его, но еще ни одна волна не накрывала песчаный Камарон. Когда-то здесь располагался небольшой рыбачий поселок, но давно он был покинут людьми, и уцелело от него всего два домика под крышами — остальные обрушились стенами на землю. И стоят эти два домика совсем недалеко от воды, за кромкой берегового песка и полосой жесткой, остролистой травы, словно покорно ожидая от моря последнего, неумолимого удара. И возможно, что набежит когда-нибудь та большая волна, что перехлестнет через косу и унесет домики, но человек, живущий теперь в заброшенном поселке на Камароне, об этом не думает.