— Красотища-то какая! — крикнула она. — Идите сюда, полюбуйтесь на касаткинский простор!
Лена и Борис свернули с тропки, поднялись на мягкую, гладкую поляну. Катя подбежала к ним, взяла девочку, прижала к груди и снова отдала Борису. Сладко зевнув, Люся открыла круглые, такие же светлые, как у Кати, глаза. Она удивленно смотрела на мир и, видимо, была довольна им.
— Люсенька! — протянув к ней губы, позвала Катя. — Нравится тут? Ну, скажи — нравится? Видишь: солнышко, речка, травка. Сорвать тебе травку? Сейчас.
Она отбежала на несколько шагов, пригнулась к земле. И тут послышался ее взволнованный, полный радости и удивления крик:
— Ой, батюшки! Так ведь это ж березка к небу тянется. Ленка, погляди! Самая настоящая березка. Из того же корня выпрыснула. А может, и раньше росла, да мы не замечали.
Лена подбежала к Кате и увидела тоненький коричневый прутик. Он покачивался на легком вечернем ветру, пружинил и весело трепетал угловатыми клейкими листьями.
— Вот, Люсенька, — беря дочь из рук Бориса, сказала Катя, — наша березка, наша с Ленкой! И твоя, и твоя. Если бы ты знала, как это здорово! Будут еще ласточки лепить гнезда. И Касатка наша до-о-олго будет жить!
Глава двадцать третья
ПУСК
Через оконные стекла, через кирпичные стены беспрепятственно просачивались глухие звуки. Где-то глухо бил барабан, играл духовой оркестр. Прорывающаяся временами звенящая медь была совсем такой, как в голубом пионерском детстве, как в веселый праздник Первомая, — весна и музыка, с самого раннего утра. Василий сразу вспомнил о необычности дня. В город, в каждый дом пришел праздник — люди передавали государству построенный ими гидроузел.
Все устремились к реке, к перегородившей ее плотине, туда, где сверкал на солнце водный простор и от берега до берега трепетали флаги. Пробраться к трибуне, алевшей у подножия козлового крана, Василий не смог. Пришлось довольствоваться бетонированным уступом, который разделял шоссейную и железную дороги, идущие через плотину. Отсюда было видно все: трибуна, на которой толпились руководители стройки и гости, люди, облепившие оба склона земляной насыпи и все подходы к станции. Очертания огромного сооружения стерлись, их серая однотонность, пронизанная сталью и скованная бетоном, расцветилась праздничной одеждой строителей. «Не только для себя строим, — говаривал бывший начальник управления Груздев, — но и для тех, кто будет после нас». Вот и теперь здесь были те, кто жил после него. И наступит время, придут сюда новые люди, еще не родившиеся, которым уже теперь приготовлено в наследство чудо, дающее тепло и свет. Об этом говорил сейчас с трибуны парторг Соколков, и громовые репродукторы далеко окрест разносили его голос. Василий внимательно слушал и одновременно разглядывал тех, кто стоял рядом и поодаль, отыскивая все новые лица строителей, с которыми когда-то вместе работал. Никто не разговаривал, никто не переходил с места на место. Речь Соколкова звучала в полной тишине, и это внимание, и эта настороженность, которую испытывали люди, выражали одно высокое, одно общее чувство гордости за свершенное. Это видел Василий, понимал и ощущал сам. Здесь каждый осознавал себя причастным к большой победе, к празднику. Об этой победе и говорил парторг. Строители уменьшили стоимость работ на миллион рублей. Они сократили сроки пуска.
Радиодинамики четко доносили имена лучших строителей, и Василию очень хотелось, чтобы среди других была названа Лена Крисанова. Она заслужила это, она действительно была в числе тех, кто преодолел все и вынес основную тяжесть строительства, и он услыхал ее имя и так разволновался, как будто повстречался с ней самой. Имя Лены прозвучало над вольным простором реки, над свинцовой гладью моря и отозвалось эхом где-то у левобережной скалы. Василию подумалось: а вдруг Лена где-то здесь, среди этой разноликой толпы? Стоит и слушает простые и в то же время хорошие слова о рабочем человеке.
Митинг закончился. Где-то глубоко в теле станции, скрытые от глаз, вращались турбины. По нависшим над рекою проводам, от опоры к опоре шел незримый ток. Возле трибуны гремел оркестр, а вокруг все ликовало. Люди обнимались, целовались, стискивали руки. Неожиданно мелькнуло смеющееся лицо Кати. Она обхватила за плечи двух подруг, кружила их, выкрикивала что-то веселое и вдруг остановилась, завидев Василия, бросилась к нему.
— Василий Иванович! Радость-то какая! — Она поцеловала его в щеку, затем широко размахнулась по-мужски, с разлету ударила ладонью о его ладонь. — Поздравляю! С пуском! Отработались, а шабашить некогда. Выйду с декретного — на комбинат двину. Уезжать от Касатки-то не хочется.
Читать дальше