Иван Сотников - Свет всему свету

— Вера Высоцкая, радистка. Ай приглянулась?

— Красивая и, видать, огонь.

— Огонь да не тронь, — сострил Зубец.

— А ты что, обжегся?

— Не, я строгий, — отмахнулся разведчик. — Да и соперников тут — горло перегрызут...

— Ну, понес... — И Максим пришпорил гнедого.

Зубец зарысил следом.

Обгоняя батальонную колонну, Костров увидел застрявшую повозку с боеприпасами. Рассыпалось колесо. Комбат начал отчитывать виновников. Он еще не решил, что делать, а тут, как нарочно, подоспел Жаров. Придержал разгоряченную лошадь.

— Что случилось, Костров? Ах, колесо... Сейчас подойдут повозки Черезова. У него на каждой по запасному колесу. Скажите, пусть даст! — И, пришпорив лошадь, заспешил в голову колонны.

«Нелегкая его принесла! — подумал про себя комбат. — Теперь за каждую мелочь пилить будет».

Молчать, выжидать, осторожничать Костров не умел. Любил все ловкое, смелое, не терпел медлительности. Умел дерзать, действуя расчетливо и обдуманно, но и мог очертя голову ввязаться в борьбу, когда лучше бы выждать и точнее рассчитать силы. Чаще ему везло. Удачи легко принимались за успех, кружили голову. Он и людей подбирал по своему характеру. Особенно ценил в них отвагу, любил отчаянных. Но больше всего был занят собой. Ему всегда не хватало критического чутья. За всяким успехом, за любой удачей он прежде всего видел самого себя. Вкусно поесть, а порой и выпить, приударить за хорошенькой женщиной ему казалось естественным и необходимым. Он был полон буйными силами, энергией. Жить, чтобы жизнь лилась через край! Он был уверен в себе, и ему казалось, заставить поверить в себя других — самое простое в мире. Костров был уверен, придет срок, и он возглавит полк. А назначили другого...

Противника на правом берегу не было, он поспешно бежал в горы. Вчера Костров выбросил сюда роту — прикрыть переправу.

Румынское местечко словно вымерло. Запуганные немцами жители не выходят на улицу. Приземистые домики, маленькие окна в фигурных наличниках. У невысокой арки через дорогу Костров нагнал Березина, остановился. Взвод за взводом шли по дороге.

На улице показался пожилой человек и, ковыляя на деревяшке, несмело направился к арке.

— Буна дзива! [2] Здравствуйте! (рум.) — поклонился он в пояс.

— Солдат, что ли? — спросил инвалида Костров.

— Фрунташ, фрунташ [3] Старший солдат. , — охотно ответил тот, сгибая спину.

— Да не гнись ты! — рассердился комбат. — Штиць русеште? [4] Понимаете ли по-русски?

— Шти, шти [5] Понимаю, знаю. , плен был, знаю, — оживился румын. — Буна [6] Хорошая, добрая. революция, буна русский народ!

Старый солдат выпрямился и будто стал выше ростом, в глазах его мелькнул задорный огонек.

— Да я не здешний, с Молдовы буду, — пояснил он, отвечая на их вопросы: — Бошам хлеб возил, а каруца [7] Повозка. поломалась.

На щитке арки, под которой проходили подразделения, виднелась поблекшая надпись: «Траяска Романиа маре!» [8] «Да здравствует великая Румыния!» — шовинистический лозунг румынской военщины.

— Выходит, и за это воевал? — указал Березин на надпись.

— Ну, ну [9] Нет. , — отрицательно замотал фрунташ головой, похлопывая рукой по деревяшке: — Да будь и нога, не захотел бы: у боярской Румынии — свои хозяева. А нам — одно горе...

Королевская аудиенция в тронном зале близилась к концу. В тягостной тишине глухо звучал голос маршала Антонеску. Потускневший, он докладывал о поездке в Берлин. Гитлер просил передать королю, что фронт по Днестру прочен и скоро начнется наступление германских войск.

На самом же деле русские с ходу прорвали «днестровский вал» фюрера, вышли на Прут, угрожают Яссам. Не сегодня-завтра их полки форсируют реку. Необходимо любой ценой преградить им путь на румынскую землю. Иначе конец всему.

Режеле [10] Король. Михай слушал устало и безучастно. Пусть будет что будет. Пусть ломают голову его министры! Впрочем, сейчас полагаться на них рискованно, надо самому решаться на крайние меры.

В Каир уже послана делегация. Там идут переговоры с русскими, англичанами, американцами. А Антонеску по-прежнему держится за Берлин и противится разумным поискам.

Михай угрюмо оглядел собравшихся.

Глухо и монотонно звучит голос Антонеску. Честолюбивый индюк. Спесивый и чванливый. Стало туго — сразу же скис и поблек. Знает, пощады ему не будет. Ни от фюрера, ни от русских. Михаю ясно, карта эта бита, лучше поскорее выбросить ее из политической колоды. Но как?..