Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

— Ну что ж, очень хорошо... хорошо, — словно про себя говорил Панфилов, в который раз изучая разведданные. — С учетом всего этого мы и составим план боя на праздничные дни. Сведения чрезвычайно ценные для нас, — взглянул на Серебрякова генерал. — Подумать, такую опасную работу сделала простая девушка, вчерашняя студентка, и как сделала! Скромно, буднично даже. В этом и любовь к Родине, и героизм наших людей, — задумчиво сказал он.

— И в труде, и в бою — Люди, — что-то свое, радостное вспомнил начальник штаба.

— Да, вот что, Иван Иванович, всех троих сегодня, сейчас же, представить к орденам, — горячо добавил Панфилов.

Петр Васильевич Логвиненко сидел за столом президиума, среди делегатов Москвы, рядом с генералом. Его глаза любовно оглядывали бойцов и командиров, заполнивших зал импровизированного «театра». Два дня под руководством комиссара оборудовался этот театр в огромной колхозной риге. Зал был украшен призывами, портретами, листовками о героях боев. Призывы написаны на свежей коре деревьев, на строганых досках. Пол устлан толстым мягким ковром из сосновой хвои, пахнущим бором. Крошечные электрические лампочки ровно излучали красноватый уютный свет, отражаемый гранями штыков, залощенными кожаными планшетками.

Тихо в зале, тихо в президиуме.

— Мы привезли вам, дорогие товарищи, — говорил человек с орлиным носом и сильным звучным голосом — известный московский профессор, — скромные праздничные подарки и горячее слово благодарности от трудящихся Москвы за героическую вашу борьбу с фашистскими захватчиками. Москвичи знают — вы не пропустите врага в наш прекрасный город. Все москвичи, дорогие товарищи, с вами. Мы вместе с вами боремся против фашистов...

Профессор в волнении сел на скамью, покрытую плащ-палаткой, не спуская с рукоплещущего зала загоревшихся глаз. Улыбка озарила его смуглое суховатое лицо. Рядом с профессором неторопливо поднялся невысокий человек в стеганой ватной тужурке, и шум в зале смолк.

— Наш народ никаким фашистам не сломить, — произнес он спокойно, и рука его твердо опустилась на стол.

Словно буря пронеслась по залу и подняла присутствующих. И вдруг сквозь дружное «ура» прорвался громкий ликующий голос:

— Товарищ генерал... товарищ комиссар, Москва... говорит Москва!

Все взоры сразу обратились к сержанту, который метнулся к приемнику. А зал уже безмолвствовал. Стояли, затаив дыхание, бойцы со сжатыми в руках винтовками. Стоял, склонив набок красивую голову, профессор, вытянувшись смирно, стоял комиссар. Поблескивая узкими глазами, стоял Панфилов, опустив на плечо радиста руку.

Сначала тихо, потом, все крепчая и разрастаясь, возникла величественная мелодия Интернационала. Ей стало тесно в этом фронтовом зале, и она вылетела в зимний, темный простор и, казалось, понеслась, не смолкая, по всей великой советской земле.

Профессор наклонился к генералу Панфилову, зашептал, волнуясь:

— Как это прекрасно, как это мужественно... Оно состоялось — наше традиционное заседание Московского совета.

Панфилов посмотрел во влажные глаза профессора, затеребил отворот барашкового полушубка.

— А как же. Так оно и должно быть.

— Товарищи, — обратился он к залу, — от имени всех бойцов, командиров и политработников нашей дивизии я благодарю дорогих москвичей за их поддержку. Ну, а мы — переломим фашистам хребет. В Москве им не бывать!

Вместе с бойцами Панфилов вышел из театра, над которым возвышались маскировочные ели, сел на коня и поехал в полки, батальоны, роты.

Поздно ночью он возвратился в штаб. Ни ракет, ни выстрелов. Только звезды ярко мерцали в далеком черно-синем небе. Ныла поясница, покалывало в коленях, затекли ноги. «Высоко подтянуты стременные ремни», — подумал он и, подозвав ординарца, отдал ему повод:

— Пройдусь пешком... Разомнусь.

Приятно, молодо похрустывал под ногами снег. Безветренный воздух не обжигал морозом, а словно гладил по щекам холодной бархатной ладонью. Мысли приобрели обычную ясность и стройность.

Бодрый и свежий, Панфилов взбежал по ступенькам поскрипывающего крылечка, не опираясь на перила. Проходя мимо караульного, он против обыкновения не справился о его житье-бытье, а только кивнул головой в ответ на четкое приветствие. Радовали и яркий электрический свет, который соорудил ему на аккумуляторах начальник связи, и стопка свежих газет, видимо, только что доставленных из Москвы. Генерал неторопливо снял полушубок, аккуратно повесил его на гвоздь и присел к столу. Жадно пробежав глазами сводку Совинформбюро, которая была ему уже известна по телефонограмме, он развернул газету.