Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

По дотам, из которых стреляли фашисты, густо ударили мины и снаряды. Наши мины, наши снаряды. Лагерь наполнился грохотом и визгом разрываемого на куски раскаленного железа. Фурсов попытался подняться, но его опрокинуло взрывной волной.

— Вставай, Иван Смит, — подхватил его под руки оказавшийся рядом Смит Иван.— Давай вперед...

— Ремень у меня на протезе лопнул.

— Возьми мой... Годится? — расстегнул он широкий командирский ремень и помог Фурсову продеть его в отверстие протеза. — Вот так, хорошо.

Фурсов приладил протез к культе, поднялся. Все делалось быстро, автоматически, без участия разума и, казалось, длилось мгновение. Он поднялся и увидел: прямо из снега выросли белые солдаты с автоматами в руках. Им навстречу, видел Фурсов, бежал, поддерживая двух военнопленных, Сергей. Он был без шапки и его светлые, как отбеленный лен, волосы, разметались. «Как он может так со своим позвоночником?» Но Сергей, видимо, не чувствовал боли. Он так хотел быть со своими, так хотел приблизить мгновение избавления от плена, что ничего не чувствовал, кроме богатырской силы. И бежал... бежал навстречу к своим, увлекая за собой двух товарищей. Но фашистская пуля догнала его. Вдруг он странно дернулся, будто наскочил на невидимое препятствие, и упал в снег.

— А-а-а! — не своим голосом закричал Фурсов, перепугав Смита, и в три прыжка очутился возле друга.

Сергей неподвижно лежал на красном снегу, как на попоне.

— Что же это, а? — все еще не своим голосом спросил Фурсов.

Он поднял голову и увидел солдат в маскировочных халатах. Они сняли шапки. Снял шапку-ушанку и командир с обветренным, коричневым лицом. Был он коренаст и крепок, как дубок.

— Друг? — кивнул он стриженой головой и распахнул полушубок.

На Фурсова пахнуло чем-то родным, здоровым. «Больше, чем друг, — хотел сказать он, но командир приказал своим солдатам: «Вперед, за мной!» И солдаты, надев ушанки, пошли вперед, стреляя на ходу из автоматов и подстегивая себя победным, перекатным, как штормовая волна, кличем: «А-а-а!» Солдаты были в атаке, и им нельзя было задерживаться. Сила и победа атаки — в движении. И они двигались, перешагивая через тела раненых товарищей, через трупы врагов. Они были в атаке...

Огневая волна переднего края фронта перекатилась через них и, не потеряв скорости, хлынула на запад. Вслед за атакующими потянулись орудия, повозки, минометы. При виде минометчиков у Фурсова потеплело на душе. Что там ни говори, минометчик — свой брат! Минометчики двигались в стороне, по ложку, и он запрыгал им наперерез. У него хранилась одна, ставшая теперь бесценной, вещица. Портсигар, сработанный и подаренный ему Сергеем. Он выхватил из кармана этот портсигар, полной мерой вдруг осознав происходящее, и протянул его солдатам. Радостно закричал:

— Берите... на память... возьмите, товарищи минометчики! — и едва удержался, чтобы не упасть. И закашлялся, заплакал.

Его обступили. Совали ему трофейные сигареты, колбасу, фляги с водкой. Кто-то нашел и протягивал ему костыли.

— Хлебни, Рыжий...

— Закури.

— Крепись, батя...

Бате было двадцать четыре. Фурсов кашлял. Задыхался. Плакал — невидимо, беззвучно.

— Кто будешь-то?

— Минометчик я... минометчик! — Он задыхался от счастья. От горя: — Вот... друг погиб... вместе лагерную лямку тянули... жить бы... а он — погиб.

Минометчикам тоже нельзя было задерживаться. Бой есть бой. Они вырыли могилу в мерзлой неподатливой земле. И — ушли, оставив Фурсову и его товарищам харч из неприкосновенного запаса. Владимир и те, кто был с ним, похоронили Сергея не там, где оборвалась его жизнь, а на том месте, где он своим телом прорвал брешь в проволочном заграждении.

Над могилой друга Фурсов не плакал. Стоял, грузно навалившись на костыли. Он переменился за эти часы. Стали прошлым не только ранение, плен, унижения и муки. Ушла юность. Не сразу он принял и то, что н а ш и солдаты и н а ш и командиры носили погоны. Но эти солдаты и эти командиры изгнали врагов с родной земли, освободили их, обреченных на мученическую смерть, из плена и теперь далеко где-то гнали, били смертным боем фашистов. Они — сама Родина. Фурсов всей душой хотел быть с ними и завидовал им.

К нему подошел англичанин. Хмельной от счастья и вина.

— Пойдем, Иван Смит! Все пошли. И мы пойдем. На волю, домой.

— Пойдем.

— А этого никогда не забудем! — Смит погрозил кулаком в сторону лагеря.

— Такое не забывается.

— Помнить, помнить! — упрямо повторил Смит.