Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Горе было тому, кто ошибался, приняв ч у ж о г о часового за своего. Чужой часовой тотчас пускал автомат в ход. Вспыхивала очередь, а за ней неслась команда — убрать труп. Охрана особенно усердствовала теперь при новом коменданте.

Варфоломеев в такие дни работал еще вдохновеннее, еще изобретательнее.

— Все равно мы выиграем! — говорил он.

Как заметил Фурсов, он почти всю свою пайку и долю продуктов, добытых на черном рынке, отдавал молчаливому и застенчивому пареньку Волкову. Он знал немецкий, и фашисты использовали его как переводчика. Однажды Волков исчез. Леня Варфоломеев ликовал:

— Ты понимаешь, мы все рассчитали точно. Волков и полицай (наш человек) пошли рвать крапиву для баланды. Сопровождал их за черту зоны конвоир. Они его скрутили и бежали. Для этого Волкову нужны были силы. Понял?

Фурсов давно это понял. Понял он и другое: если в Южном городке всему головой при организации побегов был Александр Бухов, то здесь головой был Сергей. Сам он бежать не мог: поврежден позвоночник. Хотя при чем тут позвоночник? Помогать бежать другим — вот в чем видит свой долг Сергей. Еще неизвестно, в чем больше доблести — бежать или способствовать побегу.

Разные мысли осаждали Фурсова в ту ночь, гнали сон. Забылся он далеко за полночь, спал тревожно и чутко. А утром стало известно, что фашисты взяли Дулькейта. Часовых как подменили: свой, чужой ли — стреляли, убивали, били. Но гешефтмахен находил новые пути и продолжал процветать.

Наступил канун нового сорок третьего. Встретить его готовились и немцы, и военнопленные. Были усилены караулы. Охранники заготавливали молоко, кур, яйца, сало. И шнапс.

Фурсов и Леня Варфоломеев сидели в бараке-мастерской, разглядывая заготовленных впрок крокодильчиков, верблюдов, львов. По случаю рождества и Нового года гешефтмахен приостановился. Люди, жившие по ту сторону проволочного забора, праздновали. Им самим были нужны продукты. К тому же, в связи с рождеством, фашисты перетряхнули все птичники, погреба и свинарники...

Варфоломеев вздохнул: приближался комендатский час. Пора было идти в барак. Он завернул свои произведения в бумагу, сказал:

— Знаешь, друг Владимир, нет худа без добра: пускай эти непроданные сокровища украсят нашу новогоднюю елку. Пошли.

Они решили не есть до двенадцати часов ночи, чтобы сберечь пайку для новогоднего пиршества. Когда в Москве Кремлевские куранты пробили полночь, они подняли котелки, наполненные баландой, чокнулись:

— За освобождение наше!

Они не успели пригубить свои чаши. Хлопнула барачная дверь, застучали шаги патрульного. «Шаг, кажется, моего часового», — отметил Фурсов. «Зачем бы ему быть здесь?..» Солдат оказался, действительно, тем, своим. Он подошел к ним с каким-то свертком, зажатым под мышкой. Строго потребовал:

— Давайте все игрушки!

«Конец фирме «Фурсов и К°», — подумал Владимир, а Варфоломеев очень естественно удивился:

— Какие игрушки?

— Не валяй дурака, давай быстро! Ну!

Игрушки лежали под матрасом. «Конец!» — подумал и Леня. Он выпил до дна свою баланду, смачно крякнул, а потом откинул матрас. Картина пестрого зверинца умилила немца. Глаза его блеснули, как у рождественского деда, и он заговорил, замурлыкал:

— О, настоящий клад для Санта Клаус! О!

Основатели фирмы стояли за его спиной, не ожидая ничего хорошего. Но все обернулось по-иному. Немец отобрал несколько приглянувшихся ему крокодильчиков, зебр, кошек, рассовал их по карманам, а потом бросил на койку сверток, который держал под мышкой.

— Кушай, рус Иван! — И, знакомо печатая шаг, ушел. Громыхнула барачная дверь, и все затихло.

— Наваждение какое-то! — присвистнул Леня Варфоломеев, раскрыв сверток.

В нем оказался хлеб! Полбуханки хлеба! Сырого, словно выпеченного из земли, но хлеба! И дух от него исходил хлебный.

Новогодняя пирушка обещала быть сытной.

— Богатство, — только и сказал Владимир.

— Знаешь что, — загорелся вдруг Варфоломеев. — Пойдем к женщинам, поздравим их с Новым годом, угостим хлебом. Или мы не кавалеры?

— В кавалерах не ходил еще. Но согласен.

Поздравить женщин с Новым годом — это значило, метров триста проползти по двору, да так, чтобы ни один часовой не заметил. И они ползли. Владимир впереди, Варфоломеев за ним. У Фурсова был опыт: с тех пор, как он остался при одной ноге, он наполовину стал ползуном. Ползал он выносливо, бесшумно, проворно. И не уставал. Еще издали они заметили часового, стоявшего возле двери женского барака. Окна барака ярко светились, и оттуда летели песни, топот танцующих, взрывы смеха. Женщины встречали Новый год — открыто, шумно, с вызовом.