Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Чьи-то неторопливое, по-ночному приглушенные голоса отвлекали. Беседа журчала рядом, за палаткой. Береговой вышел.

Легкая, пронизанная звездным мерцанием ночь висела над землей. Матово-синим блеском отливали снежные вершины Тянь-Шаня. Словно лишившись своей монументальной тяжести, причудливые хребты гор как бы воедино слились с призрачным и бесконечно высоким небом. В долине от едва ощутимого ветра лениво колыхались листья бескрайних садов. Над ними плыл стойкий запах созревающих яблок, слив, груш. Тянулись к звездам великолепные пирамидальные тополя. Журчали, не смолкая, прозрачные струи арыков. Белыми лебедиными крыльями пробивались верхи палаток сквозь отягченные плодами ветви, ритмично постукивал в овражке электродвижок, мерно и молчаливо шагали по лагерю караульные и совсем по-мирному в соседнем с лагерем колхозе пели полуночные петухи.

Внезапно полнеба озарила яркая, фиолетово-белая молния, откуда-то долетел надсадный стон грузовиков и грохот металла. Там, где только что вспыхнул и погас огонь электросварки, днем и ночью работают люди для фронта, для победы.

«Курганов прав, когда от нас требует почти невозможного», — подумал Береговой, направляясь к бойцам, приютившимся под деревом.

— Не спится, товарищи?

— Да уж ночь-то какая... не ко сну, — за всех, как бы оправдываясь, говорит наводчик первого орудия Соколов.

— Не спится, верно, — подтверждает Береговой, — а беседа-то у вас о чем?

— Печерин нам про ту германскую войну рассказывает, — охотно объясняет тот же Соколов и восхищенно добавляет: — Эх, и интересно же?

— Интересу мало, — угрюмо отзывается Печерин, — понюхаешь пороху — узнаешь цену такому интересу.

— А ты лучше дальше рассказывай... Можно, товарищ младший лейтенант? — просит кто-то из ездовых.

— Если не долго, пожалуй, можно, — соглашается Береговой, а сам думает: опять ему влетит от подполковника, узнай он о таком нарушении распорядка дня.

— Да тут и рассказу конец, — отзывается Печерин и гасит о влажную землю окурок. — Захватили мы тогда этого австрийца в плен — не пересчитаешь.

— Ты про немца... про немца доскажи.

— Немец, он не чета австрийцу. С ним воевать по серьезному надо. Мы с ним познакомились уже в августовских лесах. Заняли было позиции, а ночь, как глаза тебе кошмой завязали. И дождь идет мелкий, противный такой. Промокли все — нитки сухой не найдешь. Костры разводить не приказано, где немец — не видели еще. Плохо, когда не знаешь, где неприятель сидит. Тихо кругом, только лес под дождем шуршит, будто мыши в нем возятся. Унтер-офицер наш и говорит: «Ох, не нравится мне эта тишина. Каверзу немец готовит, не иначе». И скажи: только это унтер затих — у него ка-а-к ударит артиллерия. Ну и пошло, не то што землю снаряды рвут кругом, — деревья так и рубят, так и рубят. Глушил он нас так минут сорок, а потом сразу умолк. После грохота мы от тишины все вроде оглохли. Приготовились, ждем, что начальство прикажет. И тут в потемках над нами кто-то как загугукает, как захохочет не по-нашему, не по-звериному — дико-дико, — мурашки по спине полезли.

— Кто ж то был? — не выдерживает кто-то из ездовых.

— Филин. Птица такая в лесу живет. Лешим ее в народе называют, — снисходительно объясняет Печерин и продолжает: — Сорвался леший с дерева, заметался по лесу, видно тоже от пальбы оглох, а тут и немец навалился. Только мы уж стреляные были. Снарядов-то у нас не было, так мы в штыки взяли его и верст десять гнали, тяжелые орудия не поспел отпятить — захватили.

— Вот тебе и немец! — восхищенно восклицает Соколов и нелепо длинными руками хлопает по влажной ночной траве.

— И ничего ты, выходит, не понял, — сокрушенно вздыхает Печерин.

— А что... что я не понял? Да я твоего немца, попадись он только, — вскипает Соколов и вскакивает, почти доставая головой вершину яблони.

— То и не понял, что воевать немца надо умом да трудом. Война тебе не гулянка, а — ой! — какая трудная работа. Вот и приучай себя к этому. А то, что крепче нас людей нету, — то всему миру известно...

Утро началось с оклика дневального:

— Товарищ командир батареи, к старшему адъютанту дивизиона!

Адъютант Марачков торопливо построил командиров батарей и почти бегом повел их на широкую площадь, где вчера были оборудованы коновязи, а теперь стояли кони всех мастей и экстерьеров. Бойцы едва удерживали их, намотав на ладони ременные чембура.

Неумело поднеся правую руку к пилотке, Василий Марачков доложил подполковнику.