Николай Курочкин - Наш день хорош

— Это уж меня Павел Устинович попросил нормировщицей поработать. Ты, говорит, девка боевая, грамотная, а учет в цехе сложный...

Много хорошего узнал в этот вечер Алексей об Устиныче.

Домой вернулся поздно. Уткнувшись в подушку, он долго ворочался в постели; ему казалось, что губы его полыхают огнем. Замирало сердце, когда вспоминал, как Люба поднялась на цыпочки и крепко его обняла... Первый в жизни поцелуй.

В цехе что-то произошло. Это Алексей заметил сразу, как только вошел на следующий день в пролет. Фрезеровщик Павлов низко наклонился над станком. Седой ершик волос выбился из-под кепки. Глаза старого рабочего, обычно добрые, улыбчивые, сегодня тоскливо смотрели на деталь. Может быть, заболел?

Лекальщик дядя Вася и зуборезчик Гаврилов имели понурый вид. Даже Чернобровкин не шумел, как обычно, не приставал ни к кому, он тоже был чем-то озабочен.

— Алеша!

Токарь обернулся. Перед ним стояла Люба. Глаза заплаканные, веки красные.

— Алеша, помер Павел Устиныч, — и дав волю слезам, уткнулась в плечо друга.

Алексей растерялся. Он погладил по плечу девушку, не зная, что нужно сказать, чтобы успокоить ее.

— От, чего же он помер?

— От сердца, — проговорила Люба.

«Так вот почему держался Устиныч за грудь, когда я нагрубил ему». От этой мысли Алексею стало не по себе: что если он в какой-то мере виноват в смерти старого мастера?

Из цеха Алексей ушел, ни с кем не простившись. Даже к Любе в конторку не заглянул. Смерть Устиныча вихрем ворвалась в его беззаботную жизнь, и, может быть, только сегодня по-настоящему он начал осознавать свою вину перед ним.

Хоронили старого мастера всем заводом на городском кладбище. За гробом шли тысячи людей.

Алексей вытирал кулаком непрошенную слезу и крепко держал за руку Любу, которая плакала навзрыд.

Устиныча положили под могучим кленом, широко раскинувшим свои ветви. Над землей вырос покатый холмик с краснозвездным обелиском.

Алексей стоял в толпе и думал об Устиныче и себе. Сердце его терзали горькие, тяжелые мысли.

— Пойдем! — тронула его за руку Люба.

Народ расходился. Две женщины в черных платках поддерживали жену Устиныча — Анастасию Ивановну. Плакала она беззвучно, и только заметно было, как судороги безысходного горя сотрясали ее тело.

Алексей не был на квартире Устиныча, хотя Люба приглашала его не раз. И после похорон он наотрез отказался идти туда. Там все напоминает об Устиныче, старом добром мастере, которого он обидел. Сегодня Алексею просто нужно было остаться одному и обдумать случившееся.

...К Любе он пришел через неделю. Девушка мыла пол. Анастасия Ивановна, осунувшаяся, сгорбленная, стряпала в кухне.

— Добрый день, Анастасия Ивановна, — войдя в кухню, поздоровался он. — Я в гости к вам. Можно?

— Заходи, заходи, Алешенька. — Старушка обтерла передником руки, подвинула табуретку. — Присаживайся.

Алексей сел на табурет. Анастасия Ивановна раскрыла шкафчик, достала чашки, блюдца, варенье.

— Подвигайся, сыночек, к столу поближе, чаю попьем, — хлопотала она. — Сейчас Любашу позову...

За столом сидели втроем. Анастасия Ивановна потчевала гостя пирогами, вареньем.

— Любил мой Устиныч вишневое варенье, — сказала она тихо.

Алексей сидел на стуле, словно на раскаленном железе. Наконец, он рассказал Анастасии Ивановне о том, что случилось в цехе.

— И-и! Полно тебе, Алешенька! — замахала рукой старушка. — От ругани не помирают. Сердце у него, родимого, было плохое. Давно ему врачи говорили: на пенсию пора. Семьдесят пять годков стукнуло. А он все не шел. Жить, говорил, хочу, а жизнь моя на заводе. Неугомонный был. А тебя-то он крепко любил. Бывало, со смены придет и все похваляется: «Хороший парнишка на моем станке работает, дотошный, да такой понятливый».

— На его станке?! — Алексей поперхнулся горячим чаем. — А я и не знал!

— Неужто не рассказывал? — удивилась старушка и всплеснула руками. — Всегда вот он у меня такой тихоня был. За станком-то этим он пятнадцать годков простоял...

Анастасия Ивановна пошла к старенькому пузатому комоду, открыла ящик, достала оттуда кипу бумаг, обернутую белой тряпицей, положила сверток на стол.

— Документы наши, семейные, — с грустью сказала она. — Погляди, Алешенька.

Алексей рассматривал бумаги, и к сердцу его подкатывала теплая волна гордости за человека, с которым ему пришлось так близко встречаться и вместе работать. Одних благодарностей и похвальных грамот он насчитал больше тридцати. И даже такие были, которые Орджоникидзе подписаны.