Александр Бартэн - Всегда тринадцать

Лишь под вечер полегчала дорога: как видно, и в самом деле со стороны райцентра, куда направлялась бригада, шли ремонтные работы. Автобус покатил быстрее, а молодежь оживленно начала обмениваться впечатлениями о вчерашнем открытии Горноуральского цирка: многие перед отъездом успели побывать.

— Ну, а вам, Надежда Викторовна, — вам тоже программа понравилась? — спросила Полина Грохотова, исполнительница пластического этюда.

— Мне? Почему спрашиваешь?

— А как же. Я вас видела в цирке.

— Ошибаешься. Не была я. Обозналась!

— Да неужели? Смотрите-ка, какое, значит, сходство! — благодушно удивилась Грохотова. Но не умолкла и — номер за номером — стала подробно пересказывать всю программу.

— А про Сагайдачного, про «Спираль отважных» почему не говоришь? — перебил ее Прошин.

— Не все сразу. Не торопи, Никита. Про Сагайдачного надо особо рассказывать. Ну и артист! И трюки, и подача — все по-классному, здорово!

Теперь, стараясь не упустить малейшей детали, Грохотова перешла к аттракциону «Спираль отважных». При этом все время восторженно ахала.

— Да ну тебя, Поля, — наконец не выдержал кто-то. — Все ах да ах у тебя! В ушах начинает звенеть!

Грохотова обиженно поджала губы, но характер был у нее незлобивый, отходчивый, и потому вскоре она опять заговорила, наклонясь к Зуевой:

— Как же не восторгаться? Очень сильная работа! Выходит, я не вас видела в цирке, Надежда Викторовна? Очень жалко. Большое получили бы удовольствие. Между прочим, у Сагайдачного и партнерша хороша.

Зуева отвернулась, словно затем, чтобы присмотреть за собаками.

Утром, выходя из дому, она не стала будить Жанну. Дочь все так же покойно спала. Только раз, быть может почувствовав пристальный взгляд, слегка шевельнулась и быстро, настойчиво что-то проговорила.

«Вот видишь, Сережа, — подумала Зуева, затворяя за собою дверь. — Даже в этом дочка ушла от тебя далеко. Пускай трапеция — но не цирковая, всего лишь спортивная. Пускай стадион, праздник. Все что угодно, но не манеж. Так что говорить нам с тобой больше не о чем. Сказано все. И сказано, и навек отрублено»!

Нет, на деле не так-то все было просто. Мчался дальше автобус, весело переговаривались молодые. Пупсик вздрагивал на коленях своим тщедушным тельцем, а Зуева продолжала думать. Многое требовалось ей передумать.

«Неужели ты забыла, — спрашивал ее внутренний голос, — неужели забыла, как цвели сады над Волгой? Какими глазами смотрел на тебя Сагайдачный? Как принял тебя в свои руки, задержал на весу, а тебе и боязно было, и желанно! Неужели все позабыла?»

Не ответила Зуева. Попробовала отмолчаться. Но внутренний голос не захотел щадить: «А после? Что с тобой было после? Когда покинул тебя Сагайдачный, когда осталась ты с дочкой вдвоем». Мало ли что было! Уродливая была карусель, и опять были руки — только чужие, нахальные, бесстыжие. Зачем про то вспоминать?

Совсем стемнело, когда добрались наконец до районного центра. Отдохнуть бы немного, дух перевести, да времени не оставалось: уже собирался народ в Дом культуры.

Разгрузившись, тут же начали переодеваться. А еще через полчаса на авансцену вышел комик: котелок набекрень, туфли с немыслимыми носами, галстук-бабочка на резинке. Сделал приветственный реверанс, при этом зацепился ногой за ногу и чуть не растянулся под хохот зала.

Дожидаясь выхода, Зуева стояла возле кулисы — нарумяненная, подвитая, цветок у корсажа. Собаки тут же — каждая с бантом, вплетенным в ошейник.

В эту последнюю минуту Зуева вдруг поняла, что ничто не исчерпалось встречей в красном уголке, и что, какой бы тяжелой ни была та встреча, необходима еще одна. Необходима теперь. После вчерашнего. После того, как опять увидела Сагайдачного на манеже.

Комику удалось расцепить ноги. Как из рогатки, ударил себя в грудь галстуком-бабочкой. Охнул и объявил:

— Следующим номером нашей программы. Прошу любить и жаловать. Надежда Викторовна Зуева со своими четвероногими друзьями!

Аккордеон, под который шло представление, заиграл вальс-фокстрот. Зуева появилась, на ходу раскланиваясь. За ней собачья гурьба.

Так и не удалось распить четвертинку.

Жизнь в цирке наладилась быстро.

В субботу открылись, в воскресенье отработали дважды — днем и вечером, понедельник был выходным. А затем пошло по-заведенному: утром репетиции, вечером представления.

По утрам первым в цирк приходил Матвей Столетов. С ним вместе семнадцатилетняя Маргарита. Столетов был вдовцом и сам воспитывал дочь.