Александр Бартэн - Всегда тринадцать

Геннадий отступил, сказав Виктории:

— Шапку ломать не стану! Слишком много чести!

И все же он чувствовал себя нехорошо. К вечеру, хотя, казалось бы, не было в том нужды (приказ продолжал висеть на доске объявлений), наравне с остальными артистами явился в цирк. И вовремя. Не прошло четверти часа, как в гардеробную постучал Петряков: «Игнатий Ричардович желает с вами побеседовать. В кабинете у директора ждет».

Порцероб встретил Багреевых, стоя на середине кабинета. И сразу, едва успели войти, замахал руками:

— Хватит! Ну, хватит же! Мы все умеем быть упрямыми. Но до каких же пор? Тем более впереди поездка. Ответственная, зарубежная. Потому и говорю — хватит!

— Видите ли, Игнатий Ричардович, — начал в ответ Геннадий, стараясь сохранить независимый тон. — Конечно, нам было бы лестно принять участие в такой поездке. Но, как артисты, для которых на первом плане интересы мастерства. Кстати, когда мы выступали на международном конкурсе, ни один, буквально ни один артист не пользовался лонжей!

— Ни один! — наподобие эха подтвердила Виктория.

— Ну и что? Что вы хотите этим сказать? — опять взмахнул руками Порцероб. И перешел на грубовато-ласковую фамильярность, не раз выручавшую его в трудные минуты: — Международный конкурс! Эх, ребятишки, ребятишки! Неужели же вам на зарубежный цирк оглядываться? Сами должны погоду делать!

— Погоду? — саркастически переспросил Геннадий. — Хороша погода, если некоторые среди нас. Есть среди нас такие, что все спасение видят в лонже!

Не любил, до смерти не любил Порцероб вступать в пререкания с кем бы то ни было. На этот раз, однако, самолюбие ведущего режиссера возобладало над осторожной оглядкой: почувствовал, что надо поставить на место «молокососов».

— Вот что! — вспыхнул Порцероб. — Если кто-нибудь и пользуется лонжей в пенсионном, так сказать, порядке — это еще ничего не доказывает. Ровным счетом ничего! Как таковая, лонжа нисколько не мешает показать мастерство. Пора понимать это. И не устраивать донкихотских сцен!

Неожиданно резкий оборот разговора заставил Геннадия примолкнуть.

— Я вам добра желаю, — все с той же напористостью продолжал Порцероб. — Или вы окончательно будете списаны с программы, о чем я завтра же уведомлю главк, или… Это ваш последний шанс. Я готов уговорить Александра Афанасьевича. — Взгляд в сторону Костюченко, безмолвно сидевшего за столом. — Но при условии, что вы дадите слово. Слово артиста, советского артиста!

На этот раз Геннадий понял, что дальше нельзя противиться. Переглянувшись с женой, прочтя в ее глазах: «Соглашайся! Делать нечего!», — он склонил голову. Порцероб торжествующе обернулся к Костюченко, и тот сказал, завершая эту сцену:

— Будем считать инцидент исчерпанным. Идите одеваться. Не только к своему номеру. Сначала к прологу. — И объяснил Порцеробу, когда гимнасты ушли: — Давали мы недавно представление для горноуральских комсомольцев. Молодежь к этому представлению подготовила специальный сатирический пролог. Хочу, чтобы вы посмотрели, Игнатий Ричардович. Кажется мне, что удался пролог.

— Конечно же! С интересом посмотрю! — воодушевленно отозвался Порцероб.

Ошибаются те, кто считает, будто цирковая программа из вечера в вечер неизменна. Неизменным может быть распорядок номеров в программе, да и самые номера — их композиция, трюки, аппаратура и реквизит, музыкальное оформление. И все же, как бы накрепко ни были отработаны и закреплены все эти элементы, случаются представления, отмеченные особым нервом, повышенным накалом. Чаще всего так бывает, когда артистам известно, что в зале находятся ценители, знатоки.

Весть о приезде гостей взбудоражила в цирке каждого. И не только одни Сагайдачные поспешили вынуть парадные, для особого случая сберегаемые костюмы. Да что костюмы. Варвара Степановна Столбовая сильно простудилась в недавнюю грозовую ночь. Она была на больничном листе, но, услыхав от помощницы, какие гости ожидаются на представлении, поспешила подняться с постели. Отправилась в цирк. Петрякову сказала с укоризной:

— Не ждала от тебя, Григорий Савельевич. Ты что же — заживо решил меня схоронить? — И отмахнулась, когда он заметил, что при наличии больничного листа не имеет права допускать ее к работе. — Эх, миленький мой! Виданное ли дело, чтобы без меня обошлось нынче!

Все артисты находились в приподнятом настроении. Один лишь Сагайдачный, хотя и он принял все меры, чтобы показаться в наилучшем виде, не скрывал раздражения. Причиной тому был молодежный пролог.