Магдалина Сизова - «Из пламя и света»

Мария Ивановна что-то шепчет своей племяннице, приехавшей из Киева.

— Ах, ma tante, он чудный! — восторженно шепчет Машенька.

— Сейчас я вас познакомлю, Машенька!

— Нет, нет, тетушка, мне страшно!

Но Мария Ивановна смеется и зовет Лермонтова.

— Мишель! — кричит она. — Подите-ка сюда, я познакомлю вас с моей племянницей! Она приехала из Киева. И знает наизусть ваши стихи!

В большие открытые окна видны темное небо и кое-где тусклые звезды, прикрытые тонкой мглой. Где-то там, за невысокими предгорьями, над серебряной бахромой далеких горных вершин, собираются тучи.

— Так жарко, что я больше не танцую! Объявляется перерыв! — Надин падает в кресло и обмахивается маленьким веером. — Нет, в такую жару лучше всего стихи слушать! Попросим Лермонтова! Пусть читает!

— Но, право же, — говорит он, — я очень не люблю читать свои стихи. Кроме того, мои последние стихи омрачат веселье, а в моей голове сейчас нет других.

— Все равно! — решительно заявляет Надин. — Сегодня здесь повелевают дамы. А мы хотим вас слушать.

— Молодые поэты, — говорит Мартынов, — как певицы, любят, чтобы их просили.

— Ну, что за вздор! — устало отзывается Лермонтов.

— Николай Соломонович, — вспоминает Эмили, — вы говорили, что у вас тоже есть стихи. В таком случае мы сначала послушаем вас. Читайте немедленно!

— Читайте, читайте!

— Да, — небрежно ответил Мартынов, — и я когда-то писал стихи, в юности. Но потом, поумнев, бросил.

— А может быть, Николай Соломонович, — крикнул ему Лермонтов, — это твоя муза поумнела и бросила тебя?

— Я прошу вас не забываться!

— Да рассадите их, как петухов, в разные стороны! — вступилась хозяйка. — Вечно ссорятся друг с другом! Мишель, мы ждем ваших стихов без всяких возражений.

— Я предупредил вас, что мои сегодняшние стихи невеселые. И к тому же все это сон.

— Сон? — переспросил только что появившийся в зале Васильчиков. — Это интересно! Кто же его видел? Ты?

— Нет, — очень серьезно ответил Лермонтов, — одна женщина.

— Ну, послушаем, что ей снилось.

— И снилась ей, — тихо начал Лермонтов, — долина Дагестана;

Нет, больше не могу!..

— Это, вероятно, лучшие из ваших стихов, я чувствую! — сказала Мария Ивановна, вздохнула и добавила: — Вы непременно в следующий раз дочитаете это мне до конца!

— Непременно, — сказал он рассеянно и подошел к окну. — Неужели же, наконец, соберется гроза? Вот это было бы прекрасно! Я должен признаться, что если бы мне пришлось умирать во время грозы, мне было бы жаль расстаться с жизнью.

— Это, кажется, Байрон уже сказал! — резко сказал Мартынов.

— Это кажется тем, кто его не читал. — И, наклонившись к только что приехавшему в Пятигорск и впервые появившемуся у Верзилиных Левушке Пушкину, показал ему тучную гостью в ярко-розовом платье.

Признанный остряк и шутник, Левушка Пушкин немедленно отозвался.

Томно склонив голову набок и стараясь придать своему взгляду, обращенному на Надин, мечтательное выражение, Мартынов остановился около фортепьяно, скрестив руки на груди.

— Трубецкой, милый, сыграй этот вальс еще раз сначала, — умоляющим голосом попросил Лермонтов, — ведь этакая прелесть этот грибоедовский вальс!

Надин слушала, стоя у фортепьяно. В эту минуту взгляд Лермонтова упал на Мартынова, который смотрел теперь на Эмили, положив руку на рукоять своего кинжала.

— Роза Кавказа, берегитесь! На вас смотрит дикий горец с огромным кинжалом!

Мартынов услышал. Побледнев, с искаженным от злобы лицом, он быстро подошел к Лермонтову и проговорил, отчеканивая каждое слово:

— Я, кажется, уже просил вас оставить ваши шутки в присутствии дам! — и удалился так быстро, что Лермонтов не успел ничего ответить.

Эмилия Александровна посмотрела на Лермонтова и тихо, покачав головой, сказала:

— Язык мой — враг мой!

— Ничего! — улыбнулся ей Лермонтов. — Мы быстро помиримся.

Лермонтов вышел последним. Он остановился на маленьком крылечке и долго всматривался в темный горизонт. Когда он сошел со ступенек, то увидал Мартынова, стоявшего на дороге.

— Я вас жду, — негромко сказал Мартынов.

— Меня? — удивился Лермонтов. — В чем дело?

— Дело в том, что ваши шутки и ваше поведение перешли все границы дозволенного.

— С каких это пор ты стал говорить мне «вы» и читать нравоучения?

— С тех пор, как считаю вас человеком опасного образа мыслей и моим личным врагом.