Арон Эрлих - Жизнь впереди

— Толя, оглох? Здорово!

Харламов перебежал на его сторону, и разговор с ним поздно ночью на Пятницкой стал неизбежен.

— Ты? Откуда взялся? Здравствуй!

— А ты откуда? В такой час, да еще с аккордеоном!

— То-то я слышу: «Толя!» В голову не могло прийти, что это меня зовут… — объяснял Толя и облегченно вздохнул, потому что в этот самый миг Егоров со всей компанией скрылся вдали, на повороте к Ордынке.

— Да ну, брось, не увиливай! Где сегодня музицировал?

— Да нет, понимаешь, просто так… Отдал неделю еще назад инструмент в починку, а мастер, понимаешь… Мастера можно дома застать поздно ночью, — соврал Толя и тут же по выражению лица приятеля понял, что соврал неловко.

— Бывает… — и в глазах Коли еще приметнее заиграли озорные огоньки. — А мы тоже засиделись нынче в гостях, я и мои предки… — он кивнул в ту сторону, где медленно и чинно по свежему снегу шли его отец и мать: инженер, высокий, строгий, еще легко одетый, в длинном осеннем пальто и в шляпе, и маленькая, в меховой рыжей шубке, поблескивающей снежными искрами, в такой же шапочке, косо посаженной на голове, жена инженера, беспечная даже в самих своих движениях, в самой манере ступать по земле. — Я тоже сегодня того… — продолжал Коля. — Закус был мировой, и мои не заметили, как я потихонечку хлопнул парочку… — Он подул в лицо товарищу. — Пахнет?

— Нет как будто…

— Рассказывай! Понюхай лучше. — Он подул еще раз. — Ну?

— Немножко есть.

— На апельсиновых корках настоена. Чувствуешь?.. А ты что пил?

— Еще что придумаешь! Ничего… Где же!

— Не ври, не ври! А то я не слышу! За аккордеоном к мастеру ходил в полночь! — рассмеялся он и, похлопав ладонью по футляру за спиной приятеля, сказал: — Пошли!

Они отправились вместе — Толя, смущенный до того, что ноги у него цеплялись друг за дружку, и Коля, оживленный, со смеющимися, проницательными, обо всем догадывающимися глазами.

— Значит, ты все-таки поигрываешь на своем аккордеоне!.. А я жалел: забросил парень музыку!

На другой день было много уроков в классе, все шесть, — и лишь четвертый из них Конституция. Четвертый! Как долго его дожидаться!..

От раннего снега за окнами, от деревьев, укутанных в чистые, сверкающие чехлы, от яркого, глубокой синевы неба в классах стало светло и празднично. Кроме того, на переменах только и разговоров было, что о многочисленных приготовлениях к Октябрьскому вечеру: будут гости — ученицы соседней женской школы; редколлегия готовит небывалую, двухметровую стенную газету со многими рисунками в красках; музыкальный и драматический кружки каждый день усиленно репетируют; в большом зале уже обивают свежим алым бархатом портреты Ленина и Сталина; монтеры на заднем дворе мастерят транспаранты для иллюминации…

Праздник! А Татьяна Егоровна очень просто влепит Толе двойку в четверти…

Толя изнемог от ожидания. К концу третьего урока (то была география с добрейшим Василием Михайловичем) мальчика вдруг охватила непреодолимая нервная зевота, частая и долгая, до краски в лице и до слез.

Географ, нахмурившись, прервал путешествие с указкой по карте Южной Америки, сказал:

— Скворцов! Тебе, я вижу, невыносимо скучно? Выйди из класса.

Толя в крайнем смущении извинился, что-то пробормотал насчет нездоровья.

— Ну, в таком случае домой иди… Ступай, ступай!

Пришлось подчиниться.

В это самое время внизу, в своем кабинете рядом с раздевалкой, директор взглянул на часы — оставалось до большой перемены три минуты. Ребята слишком громко держат себя в последнее время на переменах, надо их утихомирить… Александр Петрович вышел из кабинета, медленно поднялся на площадку второго этажа и здесь остановился, дожидаясь…

Обе уборщицы в вестибюле беспокойно наблюдали за ним: должно быть, он внимательно всматривается, хорошо ли промыта серая, в темных крапинах гранитная лестница и нет ли пятен на стенах, крытых масляной краской.

Но директор уборщиц не звал, никаких замечаний не собирался им делать. Он стоял, прислонившись к полированной, круто изгибающейся штанге лестничных перил, и спокойно дожидался конца урока. Вот он поднял голову, насторожился: по ступеням широкой и пустынной в эти минуты лестницы послышались одинокие шаги, они приближались… Наверху показался и замер при виде директора ученик. Александр Петрович молча, движением пальца, подозвал его к себе.

— За что? — спросил он коротко и прямо.