Арон Эрлих - Жизнь впереди

За ужином Егоров преобразился, скуку в миг сдунуло с его лица. Он положил себе на тарелку селедки, дымящейся картошки. Выводя над всем этим узоры постным маслом из бутылки, причмокивал, улыбался… Кажется, только в эти минуты, за едой, в нем просыпалась настоящая жизнь.

Глядя на него, и девочки стали есть с большим аппетитом. Насытившись, они разболтались о том, как будут кататься на саночках, лепить снежную бабу…

— Да, зима… — заметил Егоров. — А рано она нынче. Рано… — он покосился на кошку, что вкрадчиво терлась о его сапог. — Золотое время зима… Сколько теперь мяса этого пойдут разделывать у нас на комбинате! И свининку, и телятинку, и говядинку…

Потом девочки отправились умываться на ночь и чистить зубы. Мать готовила всем постели. Егоров отодвинул от себя тарелку, расчистил от крошек перед собой уголок, закурил, предоставив Толе перемыть и вытереть посуду, пол подмести, пройтись хорошенько по клеенке влажной, а потом и сухой тряпкой. Егоров курил, дымком и скукой опять заволакивало ему лицо.

— Зимой с шоферами на грузовиках поездить, — ни к кому не обращаясь, мечтательно произнес он, — хорошие дела можно делать… Хо-ро-о-шие!..

И как будто нарочно, как будто назло Толе, вздумалось ему сегодня уточнить, какие это дела. Не подозревая причин озлобленной вспышки мальчика перед ужином, он сильно подбавил ему горючего в сердце и после ужина.

— Бывают отчаянные! — с восхищением покрутил Егоров головой. — Ну, ни черта не боятся! И действительно, все им с рук сходит. Другой попользуется там каким-нибудь фунтиком сала или кружочком колбасы — готов! Заработал десять лет! Той колбасе пять рублей цена, а человеку за нее полная гибель. А эти лихие, смелые, понимаешь, орлиной хватки ребята, у них голова по-другому варит. Глядишь, им цельная тушка, а то и две очистится… Да как!.. Все шито-крыто, хоть с микроскопом по документам шарь — нигде ни сучка, ни задоринки. Тушки будто никогда и не бывало…

Толя в этот миг, перегнувшись через стол, протирал клеенку возле локтей отчима, да так и застыл перед самым его носом. Жажда сопоставлений всего, что говорится здесь, со всем, что он слышит там, получила новую пищу.

— Значит… воруют? — спросил он таким голосом, будто нечаянно глотнул отравы.

— Значит. Да называй, как хочешь.

— Вот теперь?

— А бывает, конечно, что и в другую пору, а только зимой особенно. Тут, видишь ты, какое дело… — Он пальцем поманил мальчика еще ближе к себе и пошептал ему в самое ухо: — Куда способнее зимой-то, в морозец! Припрятали тушку да потихоньку и разбазарили ее по частям…

— А вы?

— Что я?

— Как же вы?.. Или вы тоже так?

— Куда мне! Да я и думать не смею, весь боюсь…

Выслушав это, мальчик попятился от стола.

— Значит… значит, только из страха вы не… Мама, послушай, что он говорит!

Но матери в комнате не оказалось. Уложив девочек, она куда-то ушла, незамеченная за развешанным бельем.

— Значит, вам и тут все равно? — спрашивал Толя, терзаясь всей глубиной пропасти, отделявшей речи Егорова здесь от мечтаний скоростников-стахановцев там. — Вы… вы никак… никогда… вы не боретесь с этими… с этим?.. — говорил он, теряя слова и дыхание.

— Еще и бороться! Ишь, чего захотел! — Егоров глядел куда-то в сторону и смутно улыбался. — А мне что? Не директор я, не начцеха, тоже самое не милиционер какой-нибудь. Знать не знаю, ведать не ведаю! — Он обернулся к Толе, и тут, испуганный его лицом, изменившимся от гнева и отвращения, поднялся со стула, торопливо спрашивал: — Что такое? Что с тобой опять?.. Толя! Что ты, сынок?.. А?

— Я… я вам не сынок… Никогда больше не назову вас отцом… Никогда! И очень хорошо… Слава богу, что не вы мой отец.

— Да ты что? Тю!.. Как будто одинаково картошку жрал, как все, а не белену какую… Что ты?.. Что ты?..

— Вот! — показал Толя на горло. — Сыт вами досюда… — С ненавистью, весь дрожа, вглядывался мальчик в туманные зрачки отчима. — Вот так сыт… Молчите! — стукнул он кулаком. — Молчите лучше, а то меня от одного вашего голоса тошнит.

— Ну и ступай! — крикнул Егоров, заливаясь краской…

Когда Настасья Ефимовна вернулась в комнату, она застала мужа и сына в странных, напряженных позах — они тянулись друг к другу через стол и шипели:

— Это… это что же означает?.. Щенок вонючий! Да как ты смеешь мне такие слова?! Такая твоя благодарность?

— Такая! Другой не заслужили.

— Спасибо… Хоть теперь знать буду. А то я никакой разницы не делал: что девочки мои, что ты, одинаково.