Он всегда мог теперь (ТЕПЕРЬ!) быть Главным Подарком — с лета 1971 года, потому что…
…Июнь 1971 года. Последние дни перед выпиской… жаркое, безумно жаркое начало лета, а в клинике все сестры душатся «Уральской рябинушкой»…
Этот запах ворвался тогда в духоту палат и коридоров, он уничтожил все больничные запахи, он перечеркнул саму больницу, он сводил меня с ума, опьянял, звал отсюда… Он сыграл особую роль в моем выздоровлении, так как КРИЧАЛ о жизни, о любви, о счастье, — я должна была, обязана была выздоравливать! И мне стало легче, — появилась НАДЕЖДА, — маленькая, совсем маленькая, но — надежда!
Муж попросил одну сестру купить мне флакончик «Уральской рябинушки». Но — «рябинушка» вдруг исчезла. Муж сам пошел по магазинам, обошел все парфюмерные — «Рябинушки» не было. Но я не очень страдала: мне хватало этого запаха.
Потом, уже дома, младшая дочь купила мне один раз «Рябинушку», и все больше ее опять-таки нигде не было.
Но я легко воспроизводила запах этих духов, а вместе — мгновенно и остро — долго такое не удержать! — воспроизводилось, вспыхивало ТО ВРЕМЯ.
Я всегда видела одно и то же: нашу палату с кислородным баллоном в углу, спину выходящей из нее медсестры с отведенной рукой, в которой был лоток со шприцами, и — окно.
За ним на большом пустыре перед больницей царствовал удивительной формы и красоты, сплошь расцветший куст черемухи, какого я в жизни своей не видала — внезапный ожог счастья!
ГЛАВНЫМ он был еще потому и скорее всего потому, что был НАГРАДОЙ, то есть не просто подарком — бескорыстным даром, а действительно наградой, правда, нередко отдаленной от побудившего к ней поступка, это уж как получалось, часто наградой-шуткой, но, конечно, не без умысла, и никогда наградой грубой: вот, мол, за ЭТО — получай! Хотя он был именно ЗА ЧТО-ТО.
Младшая дочь, например, еще маленькой, однажды получила огромную лохматую собаку, игрушку, за победу, хотя и неполную, в чем, собственно, и была вся суть, — ПОДАРОК НАДЕЯЛСЯ! — над визгом, киданием и лаем настоящей собаки, которую она поначалу ужасно боялась.
В прошлом году Главный Подарок получила мать (кстати, это вовсе не означало, что в этом году она не смогла бы его получить снова. Ничего подобного, смогла бы!
Если именно ей этот подарок подошел бы и сейчас больше, чем остальным) — великолепный тяжелый том Анри Перрюшо «Жизнь Ван Гога», на белоснежном супере которого горело окровавленное ухо, — и не только потому, что Винсент Ван Гог был любимым ее художником, а потому еще, что года три назад она просидела все лето над этой книгой, взятой у кого-то для чтения, выписывая и выписывая из нее…
Сколько? Да разве сосчитать! — все лето сидела и выписывала, оторваться не могла. Отец ругался: «Писец!! Подумать: такие книги переписывать!» Из себя выходил.
А потом сколько стихов о Ван Гоге она написала!..
Даже цикл был — «Ван Гог и я»…
И я!..
… Он рыжим недаром родился, нет!..
Рыжее пламя костра!..
В котором сгорал желудок пустой,
Плоть, мешавшая жить порой,
Отвергнутая доброта…
Но я не знаю совсем никакой
Разницы между Ван Гогом и мной!
И я горю, пожирая себя
(О желтый и красный цвет!..),
но нет ни единого
полотна,
нет ничего, — лишь его душа
Бесплодно дымится на углях костра…
Но я ведь зачем-то была?..
Однажды она показала своему 5-летнему внуку портрет Ван Гога «Плачущий старик» и спросила, как он думает: почему этот дедушка в голубом костюме?
Внук сказал:
— Потому что его обидели.
— Ну и что? Почему же костюм голубой?
Он посмотрел на неё и ничего больше не сказал.
Бабушка улыбнулась.
В это время на веранду, где они сидели за ее раскладным столиком отдыхали тогда всей семьей в доме отдыха, потому и веранда была и раскладной столик — вышел дедушка в лыжном костюме с большим синим кувшином воды. Он медленно стал лить воду у их ног, и вода вместе с притащенной грязью стекала в щели между досками. Закончив, дедушка ушел в комнату и вновь вернулся с кувшином воды. Он снова лил ее на пол, теперь подальше от них, шире радиусом. Сейчас, вечером, мыть полы на веранде было ни к чему, ну а грязь тоже была ни к чему…
А сколько раз он плохо спал из-за бессонницы жены — она невольно будила его: то щелкнет выключатель ее ночника, то зашелестит переворачиваемый лист…
А что же ей оставалось делать, коли не было сна? Она читала до одурения, делала в уме какой-нибудь доклад, выключала свет и подолгу лежала в темноте не шевелясь, пытаясь полностью расслабиться, убирала в дальней от спальни части квартиры, даже стирала, но ведь не будешь убирать и стирать каждую ночь…
Читать дальше