Татьяна Толстая - Детство Лермонтова

По пути он заполз в избу соседа, чтобы попросить кого-либо присмотреть за его женой, пока он доберется до барского двора, но изба была пуста, только на лавке, под окошком, мальчик лет пяти мирно спал, обнимая трехлетнего брата. На столе мать оставила детям еду на весь день, а сама с мужем ушла на барщину.

Кочетков добрался до усадьбы, когда уже рассвело; он понадеялся, что скоро управится, и прибавил ходу, но сил своих не рассчитал и, когда добрался до цели, от изнеможения стал страшен: глубоко запавшие от бессонной ночи глаза; бледные губы, в черной густой бороде, едва шевелились. Едва переводя дыхание, он упросил сторожа впустить его в ворота усадьбы, и тот направил его к управляющему Абраму Филипповичу, который вышел из своей избы и велел мужику дожидаться, пока проснется помещица, тогда он пойдет к ней с докладом.

— Да мне нельзя ждать! — возражал Кочетков. — Больно моя старуха плоха, помереть может!

Абрам Филиппович согласился в душе, однако возразил:

— Что ж это, я из-за тебя барыню будить буду? Она-то ведь одна, а вас много!

— Да на кой ее будить! — упрямо повторил Кочетков. — Отпусти сам дочек моих! Ты же власть!

— Без головы я, что ль? Барыня тут, как же я сам распоряжаться посмею? Обожди!

Так Кочетков и остался перед домом управляющего, поглядывая на окна девичьей и ожидая, что Абрам Филиппович его просьбу уважит.

Вскоре в окне показались Марфа и Сима и молча стали переглядываться с отцом; затем из двери, обитой холстом, выбежала на кухню девушка с пустым подносом и, проходя мимо Степана Петровича, тихонько, на ходу спросила его, зачем пришел. Тот быстро сказал. Девушка вошла в кухню и, возвращаясь оттуда с тем же подносом, наполненным только что испеченным хлебом, сунула горячий каравай Степану Петровичу в руки и спросила подробности о болезни жены. Выслушав Кочеткова, она пошла в девичью. Вскоре снова появились у окна дочки с заплаканными глазами, показывая знаками, что они не смеют уйти. Наконец вышла Марфуша с пустым ведром в руках, пробежала мимо отца и сказала, что как только они осмелятся, то скажут барыне и попросят их отпустить. Из кухни она пошла назад с ведром, наполненным кипятком, спросила о матери, всхлипнула, но, не задерживаясь, поторопилась в дом.

После этого Марфуша и Сима долго не появлялись у окна, и Кочетков томился, думая: «А что, ежели старуха тем временем помрет?»

Но вот на дворе возникла суета; в кухне стали бегать дворовые девушки и сообщили, что барыня встала и умывается. К Степану Петровичу подошла скуластая девушка с маленькими умными, но недобрыми глазами, одетая получше других, с виду приветливая, но она неожиданно жестко сказала, что лучше бы старику идти домой. Когда барыня скажет свое решение, дочки сами придут к матери в деревню. Старик стал ее уговаривать, повторяя, что мать помирает, но девушка его прогоняла настойчиво и безжалостно.

Тем временем в окне, что рядом с девичьей, показался мальчик в белой вышитой на вороте рубашке с пояском и стал смотреть, что делается во дворе. Он заметил Кочеткова, который горячо и неспокойно уговаривал Дарью. Мальчик с интересом и жалостью стал его разглядывать, потом отошел от окна и побежал в спальную к бабушке. Она сидела в кресле и держала одну ногу в тазу с горячей водой, а другую положила на колени Марфуши, которая, сидя на скамеечке, обрезала ей ногти.

— Еще один с войны пришел! — печально доложил мальчик. — Без ног он, на руках ходит! Жалко его, бабушка! А твоя Дашка его гонит!

Марфуша вздрогнула, и горячие слезы покатились из ее глаз.

Арсеньева забеспокоилась, спросила, в чем дело. Марфуша от волнения не могла говорить.

Дарья Куртина, которая уже успела вернуться, поджала тонкие губы и твердо сказала:

— Ну что ж! Подождет, пока вы, ангел наш барыня, свое слово скажете. Должен мужик свое место знать.

И она рассказала, в чем дело.

Мальчик внимательно и выжидающе посмотрел на Арсеньеву.

— Марфуша мне ногти дострижет и пойдет. А Сима покормит собак, и тогда тоже ее отпущу.

— Пусти их сейчас, бабушка! — сердито закричал мальчик. — Ведь мама их ждет, своих дочек!

Он топнул ногой и заплакал. Христина Осиповна тотчас же схватила его за руку и потащила в детскую, выговаривая ему по-немецки:

— Фуй, шанде, Михель! Как ты смеешь учить свою бабушку! Она сама знает, что ей надо делать.

Но он вырвался из рук немки и кричал Арсеньевой:

— Сейчас же отпусти, сейчас!

Он раскраснелся от гнева и выжидательно смотрел Арсеньевой в глаза. Она огляделась и увидела такие же выжидательные и гневные взгляды всех горничных.