Татьяна Толстая - Детство Лермонтова

Теперь он перестал торопиться и не торопил бабушку, потому что все шло своим чередом. Никанор красил экипаж и готовил лошадей, Абрам Филиппович нагружал телеги нескончаемым количеством продовольствия, мешки и бочки громоздились друг на друга, и, право, этими запасами можно было прокормить батальон солдат. Кроме того, грузили одежду, шубы, разные вещи, нужные и ненужные: одеяла, перины, подушки, безделушки, посуду… Горничная девушка Сима с тремя самыми любимыми собаками Арсеньевой и с длинным списком, на котором ввиду неграмотности ее были изображены какими-то иероглифами все переданные ей вещи, поехала с дворовыми вперед, чтобы подготовить снятую в Москве квартиру к прибытию Арсеньевой с внуком.

Наконец наступил желанный, волнующий час. У крыльца звякнули знакомые дорожные колокольчики, и после разных обрядностей можно было наконец сесть в дорожный возок, летний возок, открытый. Погода стояла ослепительно солнечная, и нельзя было в такой день не чувствовать себя счастливым.

У крыльца собрались не только дворовые, — пришли крестьяне из Тархан и из деревни Новоселовки, отныне переименованной в Михайловское. Все они заполнили двор и стали у ворот, провожая в Москву юного Лермантова. Они принесли полевые цветы, зеленые ветки берез, как на троицу, и столпились вокруг возка с поклонами и приветствиями, а Миша, взволнованный, веселый, с одними целовался, другим пожимал руку. Дворовые мальчики собрались стайкой; Миша долго с ними прощался.

Арсеньева стала торопить:

— Мишенька, пора!

Он встал, желая всех видеть. Лошади медленно тронулись, а он махал рукой в знак приветствия, сжимая цветы, ему подаренные. Так длилось долго, пока наконец Никанор, прибавив ходу, не выехал в поле. Уже только издали виднелись фигуры знакомых людей, да мальчики-сверстники бежали за экипажем, догоняя его. Лошади мчали быстро, ветер раздувал волосы, а солнце светило ласково и празднично, и чувствовалось — торжественный день наступил: он едет в Москву!

И юный Лермантов не хотел говорить: «Прощай, Тарханы!» — нет, он уезжал необычно ликующий и, напевая, повторял:

Гу́менник — место, где ставят хлеб в кладях и где его молотят; крытый ток, или «ладонь».

Конопля́ник — участок, засаженный коноплей.

Ленорман Мария-Анна-Аделаида (1772–1843) — популярная в Париже гадалка, известность которой началась с того, что она предсказала Наполеону I, что он станет императором.

Купидо́н — в мифологии и поэзии бог любви, то же, что Амур.

Как общее правило, жалованье дворовым не выплачивалось, однако в отдельных случаях выплата жалованья производилась, о чем есть ряд упоминаний у А. И. Герцена, И. С. Тургенева, Д. В. Григоровича и даже у М. Ю. Лермонтова. Так, в пьесе его «Menschen und Leidenschaften» Марфа Ивановна, узнав, что Васька-поваренок разбил хрустальную кружку, отчитывает его. «Как ты это сделал, мерзавец?.. Знаешь ли, что она (кружка) 15 рублей стоит? Эти деньги я у тебя из жалованья вычту». (Примеч. автора.)

Стыдно! (нем.)

Намёт — у казаков ход, аллюр лошади галопом.

Газыри ́ — узкие деревянные трубочки-патроны с крышками металлической чеканки. Первоначально туда засыпали порох для зарядки ружей и пистолетов. У черкесов, горцев, казаков эти пороховницы вкладывались в два длинных ряда суконных накладок — гнезд, обшитых позументом или галуном и нашитых на груди черкески.

Двусве́тный зал — угловая комната, в которой в двух стенах окна.

Папильо́тки — полоски ткани или бумаги, на которые накручиваются пряди волос для завивки.

Фу, стыдно, Миша! (нем.)

Конопля́ники — самодельная обувь из стеблей конопли.

Ланка́стерские школы — начальные школы в Англии для детей неимущих, где применялась система взаимного обучения, с малым количеством учителей. Названы по имени учителя Ланкастера, предложившего эту систему. В России в начале XIX века ланкастерская система была подвергнута серьезной переработке декабристом М. Ф. Орловым, который открыл свою школу в Киеве. Обучением солдат в школе типа ланкастерской занимался Д. А. Столыпин.