Александр Яковлев - Повольники

День. Товарищ Боков — за большим резным столом, где прежде городской голова. Товарищ Белоклюцкая — сбоку, за столом маленьким. На лице — деловитость и важность. Боков толстыми негнущимися пальцами перебирает ворох бумаг.

— А это вот что?

Ниночка словно пружина.

— Это просят сообщить.

— А это?

— Это нам сообщают…

Все об'яснит точно и понятно, повернется и пойдет к своему столику, а Боков воровским взглядом поверх вороха бумаг — трах! — так и пронизает Ниночку всю, всю…

В голове разом кавардак.

И через минуту опять.

— А здесь про что?

Ниночка к его столу.

От нее духами. Ноздри у Бокова ходенем ходят. Вот бы всю втянул ее…

Угрюмым взглядом он подолгу смотрел на нее, откровенно смотрел, как двигались ее круглые плечи, вздрагивала грудь, и вздыхал, и пыхтел, как запаленная лошадь, и лицо становилось шафранным…

Время было темное, полным-полно было тревоги кругом.

Горели восставшие села и деревни.

Боков ураганом носился по уезду, — там, здесь, везде.

Как острая игла в кисель, врезывался он в эту бунтующую, безалаберную, нестройную жизнь. С ним были люди, для которых было ясно все.

— Вот как надо, Боков.

И Боков делал быстро и решительно, потому что он был на самом деле человек храбрый и решительный. Прадедова кровь, старая повольная бурлила.

В город он возвращался победителем, будто уставший, как гончая собака после охоты, но готовый хоть сейчас в новый поход.

— А, контреволюция? Я-а им… Вот они у меня где.

И показывал широкую, будто доска, ладонь, и сгибал ее в кулак, похожий на арбуз.

А Ниночка — хи-хи-хи да ха-ха-ха, серебряным колокольчиком рассыпается.

— Ах, какой вы храбрый, Герасим Максимович!

Боков рад похвале.

А вокруг него закружились разные люди — ловкие да юркие — советники.

— Товарищ Боков, как вы думаете, не надо ли этого сделать?

Боков пыхтел минуту, морщил свой недумающий лоб и брякал:

— Обязательно. В двадцать четыре часа.

Что ж, у него — живо. Революция — все на парах, одним махом, в двадцать четыре часа.

Ниночка теперь — правая рука у него.

— А ну, прочтите, что вот здесь.

Ниночка читала. Боков на нее этак искоса — на ее тонкие руки, на вздрагивающую грудь, на… на… вообще так глазами и шпынял.

— Подписывать?

— Непременно.

И Боков подписывал:

— Г. Бокав.

Каракульками. Пыхтя. И губами помогал, подписывая.

Неделька прошла, другая, третья… В уезде тихо, в городе — тихо.

— А-а, поняли?..

Так-то.

Прежде вот от утра до вечера бумаги, бумаги, бумаги. Строгость во всем. Теперь нет. Ловкие советники пооткрыли отделы, все дело себе забрали. По реквизициям ли там, по контролю, по уплотнению… К Бокову только особо важные. И еще — по знакомству.

Раз пришла баба. Без бумаги. Ниночка ей:

— Изложите просьбу письменно.

А та:

— Неграмотна я. Да мне бы просто Гарасеньку повидать.

Ниночка сказала Бокову.

— Впустить.

Зашла баба в кабинет (теперь уже не в думе заседал, а в особняке купца Плигина), оглянулась на темные резные столы, этажерки, поискала глазами икону, не нашла и перекрестилась на гардину крайнего окна.

— Еще здрасте.

— Что надо?

— Аль не узнал, Герасим? Ведь это я, Варвара Губарева.

Боков осклабился.

— А-а, тетка Варвара; ты зачем же?

— Да вот говорят, будто ты все могешь. Леску бы мне на баньку ссудил. Все равно, лес-то вот со складов все зря тащут.

— У, это можно. Для тебя, тетка Варвара? Все можно.

И после этого попер свой народ к Бокову… Только вот мать… не приходила мать-то… Заговорят с ней соседи, Варвара та же:

— Вот он, Герасим-то какой. Вот банька-то — из его лесу.

А Митревна угрюмо:

— А ты молчи-ка, девага. Я про него и слышать не хочу. Бусурман.

— Да ты гляди…

— Нет, нет, не хочу.

Вот ведь — радоваться бы, что сын — герой, так она не-ет.

Будни. У ворот плигинского дома часовой с красной лентой на рукаве. Другой на углу, третий в саду, что по яру сбегает до самой Волги. Они всегда маячат — часовые — и оттого дом глядит жутко, как тюрьма или крепость. Но идут люди, хоть и мало, идут в дом, всяк за своим, скрываются в белых каменных воротах, кружатся. И в городе, и в уезде клянут Бокова, а в дому уже бродят улыбистые, угодливые люди, спрашивают почтительно:

— Принимает ли товарищ Боков?

И много их закружилось здесь.

Ходит по комнатам благообразный, волосатый с полупьяными наглыми глазами — Лунев, адвокат, тот самый, что защищал на суде Павла Бокова.