Николай Бирюков: Чайка

Под окнами послышались голоса. И Василиса Прокофьевна настороженно умолкла.

— Нет, не она. Манины шаги.

— Дочь?

— Старшая. У этой, секретарь, другое на уме — заневестилась.

В горницу вошла смуглая полная девушка лет восемнадцати. Она поклонилась гостю и сбросила с себя шаль — на спине шевельнулась тугая коса. Взглянув на часы, Зимин поспешно встал: было уже около трех.

— Ну, Прокофьевна, если не успею подготовиться к докладу, — вы виновница.

— Да что ты!

— Не пугайтесь, я шучу. Он крепко пожал ее руку.

— А Катя ваша… Побольше бы нам таких…

— Тебе виднее, — вспыхнув от удовольствия, пробормотала Василиса Прокофьевна и пошла проводить гостя. Еще из сеней услышали они оживленные голоса.

— Вот эта шестеренка, Катя, маленькая, а значения большого, — говорил шофер. — От нее жизнь и сюда идет и вот сюда…

— Интересно-то как! Очень интересно, — отзывалась Катя.

Они так увлеклись, что не слышали скрипа, открывавшейся калитки. Катя опустила фонарик, которым светила шоферу.

— А что, если бы тебе, товарищ шофер, в Залесское завтра, скажем, к нашей избе-читальне подъехать? У нас ребята моторами здорово интересуются. Одни в шофера хотят, другие — в трактористы. А тут бы наглядно… И рассказываешь ты увлекательно. Подходит?

— Это, Катя, не от моего желания, — помолчав, проговорил шофер. — Я все время при Алексее Дмитриевиче. Ежели разрешит…

— Разрешу…

Выронив от неожиданности ключ, шофер обернулся.

— Извините, Алексей Дмитриевич, мы тут малость техникой увлеклись. Сейчас я, мигом.

Катя повернулась к матери спиной и сердито взглянула на Зимина.

— Наговорились? Это, выходит, интереснее, чем доклад готовить.

Зимин рассмеялся.

— Побереги, Катя, огонек. Технику изучаешь, а в ней первое правило — мотору вхолостую не работать.

Не выдержав, Катя тоже засмеялась.

— Ладно. А насчет помещения посмотришь?

— Посмотрю.

— А когда еще доклад политический, можно к тебе прийти?

— Можно. И без политического доклада приходи. Потолкуем. Хорошо? Книги мои посмотришь.

— Приду, — подумав, сказала Катя. — Товарищ шофер, не забудь, завтра ждем тебя. — Она помахала рукой: — Счастливо доехать! — и скрылась во дворе.

— Быстрая у вас дочка, Прокофьевна, очень быстрая… С огоньком, — прощаясь, сказал Зимин. Он еще раз сердечно пожал ее руку. — Теперь ваша очередь приезжать ко мне в гости.

Василиса Прокофьевна долго стояла у ворот, глядя в темноту, поглотившую автомобиль. «Сколько завтра по всей деревне разговору будет: к Волгиным, мол, ночью машина приезжала, сам секретарь партийный… и чай запросто пил… Да, свой человек, душевный». Вспомнила, что Катя на нее сердится, но это не нарушило приятной теплоты на душе. «Ну что же… рассказывала, да ведь не кому-нибудь, а секретарю партийному», — оправдывалась она, входя в избу.

Маня уже спала, а Катя сидела за столом и, отхлебывая из стакана холодный чай, читала книгу.

— Ложилась бы, дочка. Завтра ведь чуть свет побежишь в свою читалку.

Катя промолчала.

«Вовлеклась и про все забыла… Теперь до утра». Василиса Прокофьевна разделась. Забираясь под одеяло, еще раз взглянула на Катю, привлеченная шелестом.

Та перевернула страницу и, о чем-то задумавшись, сидела неподвижно, точно застывшая.

«Непонятая ты у меня, Катенька. Ох, господи!..»

За окном изредка мелькали фонари, бросая на землю качающиеся полосы бледного света. Окрестные поля едва проглядывали сквозь сизую пелену тумана. Вот они оборвались, и вдогонку им побежал черный лохматый лес.

До разъезда Ожерелки оставалось несколько километров. «Интересно, какая она?» Федя вынул из кармана газету и перечитал постановление обкома партии от 10 июля 1937 года о премировании лучших изб-читален. «…Стиль работы комсомолки Волгиной является образцом, по которому следует равняться всем избачам нашей области».

Нет, по этим словам нельзя было судить ни о внешности, ни о характере заведующей залесской избой-читальней.

Он сунул газету в карман и вышел на площадку вагона. Мелькнула станционная будка. Не ожидая, когда поезд остановится, Федя спрыгнул с подножки.

Женщина в форменной тужурке махнула желтым флажком, раздался свисток, и колеса вагона опять застучали.

«А ведь здесь глушь. Настоящая глушь», — подумал Федя, оглядывая лес, шумевший по обе стороны железнодорожного полотна.

— Далеко ли до Залесского?

— Не очень, — сонно отозвалась железнодорожница. — Пойдем, покажу.