Николай Бирюков - Чайка

Минуты две он стоял, как в столбняке, потом дрожащей рукой схватил бутылку и налил стакан так полно, что водка плеснулась через край. Выпил, не морщась, не отрывая от стакана губ.

«Все население Ожерелок… Сколько же это работоспособных рук? Много…»

— Проклятая девка! — выругал он неуловимого агитатора — и вздрогнул: ему почудилось, будто стены кабинета сотканы из глаз. Все они смотрели на него: одни — большие и карие, как у того парня, что поседел и умер под пытками; другие — черные, словно смола, как у той девушки, которую он в прошлом месяце отдал в лесу на изнасилование солдатам.

И во всех глазах читалось: «Убивай! Сегодня нас — завтра твой черед!»

«Допился до чортиков!» — попробовал посмеяться над собой Ридлер, но… глаза не исчезали.

Они распаляли злобу, сердце колотилось одним желанием — увидеть на самом деле эти глаза, но не такими, а помутневшими, с уходящими под лоб зрачками.

«Психоз русских глаз» — это выражение он слышал, еще будучи в Польше. Рассказывали, будто в России работников гестапо во сне и наяву преследуют глаза тех, кого они замучили. Поэтому в практике гестаповцев так часты случаи выкалывания глаз. Он тогда смеялся над этими россказнями, а теперь сам все чаще отмечает, что не может спокойно видеть глаза русских, случайно встречающихся ему на улице. Чем это объяснить?

«Ничего, расправа от вас не уйдет. Постройте мост, а потом я займусь вашими глазами», — подумал он о покатнинцах, представив себе их там, на берегу, под надежной охраной солдат.

«А если скрутить, так не только покатнинцев, а всех, — возникла мысль. — Колючая проволока, рвы… И тогда… конец побегам».

В дверь постучали. Ридлер закусил губу, и проступившее было радостное оживление сошло с его лица: ведь он строго наказал не тревожить его по мелочам.

В кабинет вошел Зюсмильх. Голова у него была забинтована, на лице и руках багровели следы ожогов.

Нет, это уж был не тот лейтенант, у которого самодовольством лоснилась каждая оспинка. Пережитое им в Покатной не прошло бесследно. Настроение у него менялось на дню по нескольку раз: то он зверел, то вдруг притихал, ежился и ростом вроде становился меньше, а из маленьких глаз в такие минуты, как и сейчас, смотрели тоска и страх.

Ридлер ждал.

— Пришел Степан Стребулаев.

— Пусть убирается к дьяволу!

Зюсмильх вытянулся.

— Слушаюсь! Я осмелюсь потревожить вас еще по другому делу: к лысому вернулось сознание.

— К лысому? — Ридлер звучно захрустел пальцами. — Давайте его сюда!

Козырнув, Зюсмильх вышел.

Ридлер налил полстакана водки и выпил залпом. В голове немножко зашумело.

«Будет проклятый старик упрямиться — прикажу на куски разорвать», — решил он и, плюхнувшись в кресло, стал ждать.

Михеича ввели под руки: самостоятельно он уж не мог передвигаться. По знаку Ридлера солдаты усадили его на диван и вышли.

— Будешь говорить?

Старик молчал, угрюмо рассматривая свою окровавленную грудь.

Спустя час из города гуськом выехал конный отряд в двадцать пять человек. Впереди ехал Шендель — тот самый офицер, которого в Залесском чуть не загрыз Полкан Карпа Савельевича. На втором коне сидели Михеич и рослый солдат, державший старика обеими руками.

От шоссе отряд прямиком помчался по белому полю к лесу.

Ночью в ближайших от моста селах немцы подняли жителей прямо с постелей и погнали на строительство. Метель слепила людям глаза и швыряла их из стороны в сторону.

Всех прибывающих немцы останавливали возле строительной площадки и выстраивали по обе стороны дороги. Солдаты дали-кому лом, кому — лопату и приказали рыть.

Земля под снегом промерзла и поддавалась плохо. На тех, кто осмеливался отдыхать, немцы набрасывались, как воронье, — стаями. Пот лил с людей, словно они работали в жарко натопленной бане. Многие сбросили с себя полушубки и куртки. К утру, когда стали подходить жители дальних деревень, по обе стороны дороги очертились широкими канавами два белых прямоугольника. На буграх мерзлой земли валялось несколько мертвых стариков и женщин, надорвавшихся в непосильном груде.

По приказу Швальбе солдаты разогнали падающих от усталости людей по местам их постоянной работы, а сами принялись оцеплять канавы рядами колючей проволоки. Люди заволновались. Неужели за колючую изгородь всех загонят? А как же с детьми и стариками?

Метель не унималась. Снежные вихри, налетая с поля, с головой накрывали строителей.