Ахмедхан Абу-Бакар - В ту ночь, готовясь умирать...

Не случайно сирбукинскую артель называют художественным комбинатом в системе Министерства местной промышленности.

Впрочем, теперь часто можно встретить в аулах людей, которые разыскивают старые вещи и просят их продать, собирают даже старые керосиновые лампы. «А не ищут ли они Аладдинову волшебную лампу?» — усмехаясь, говорил как-то на гудекане Таимхала Нур-Махамад.

Вот и сегодня он сидит среди почтенных стариков на гудекане, опершись руками на сучковатую абрикосовую палку.

Нур-Махамад, говорят, из самоотверженного рода. То ли отец его, то ли дед отправился к царскому наместнику с жалобой на беков и ханов, которые грабят народ. А когда ему сказали: «Как же ты будешь разговаривать с наместником, ты же не знаешь русского языка?» — он вынул из хурджина ощипанного живого петуха и показал: вот так.

Нур-Махамад выглядит куда моложе своих ровесников, и не верьте тем, кто говорит, что очки старят человека. Одет он опрятнее, чем другие, и у него русская жена. А лучшего мастера по изготовлению железных печей еще не рождал аул. Его печи легко отличить — с двумя духовками, с узорчатыми ручками, с ножками, как звериные лапки, каждая заклепка — деталь узора-цветка. Особые заказы и поныне поручаются ему, и самые лучшие подмастерья — у него.

— О чем ты задумался, Таимхала Нур-Махамад? — спрашивает его сосед на гудекане.

— Понимаешь, Исмаил, я чую, что сейчас кто-то обо мне думает. Да, да, я ощущаю это. Тысяча чертей! Но странно, кто может обо мне сейчас думать?.. Жена? Да я только что с ней расстался. Кому же я понадобился? Даже в ушах звенит… Вроде бы никому я не обязан, и долгов у меня нет, — приговаривает Нур-Махамад, вытирая платочком старые, поцарапанные, мутные очки, будто собирается сквозь них увидеть того, кто о нем думает. — Вот надо съездить в город за очками. Кого только не просил, никто не удосужится привезти… Неужели это так трудно, а? Как ты думаешь, Исмаил, разве это трудно?

— Не трудно, брат мой, просто людям некогда. Все заняты…

— Чем, позволь узнать?

— Своими делами.

— Но я же их просил, и они не отказывались, обещали, говорили: «Обязательно». Зачем это?.. Мудро ведь в народе сказано: «Кто сказал и сделал — мужчина, кто не сказал и сделал — дважды мужчина, а кто сказал и не сделал — трижды осел».

— У тебя плюс или минус, дорогой Нур-Махамад? — спрашивает Исмаил,

— У меня плюс.

— А что лучше — плюс или минус?

— Лучше хорошее зрение, Исмаил. Тысяча чертей!

Таимхала Нур-Махамад сложной судьбы человек. О себе он говорит: «Если медленно иду, беда меня нагоняет, если поспешу, сам беду нагоняю. Вот так и живу». В тридцатые годы он был выдвиженцем, занимал разные ответственные посты, и долг свой исполнял с рвением. Правда, не был лишен тщеславия.

Возможно, он поднялся бы выше, если б не случай, который перевернул в его судьбе все. А случилось это перед самом войной, в период, как писали в газетах, ликвидации нарушений устава сельхозартели в горных районах. Тогда Нур-Махамад заведовал приемным пунктом, куда горцы сдавали скот по госпоставкам. Внезапно к нему нагрянула ревизия — и обнаружилась недостача: не хватало двух коров весом двести семьдесят три килограмма и одиннадцати овец весом триста пять с половиной килограммов.

Нур-Махамад был ошеломлен и не мог объяснить, как это у него случилось. Ведь он сам считал все поголовье, при нем ставили метки на животных; правда, последнее стадо он не пересчитал, но это стадо пригнал с гор его верный друг…

Нур-Махамада судили. Жена ушла от него, вернее — братья забрали ее: мол, не хотим быть в родстве с вором.

За усердную работу в заключении Нур-Махамада освободили досрочно и призвали в армию. Война все еще продолжалась. Нур-Махамад воевал честно, не раз глядел смерти в глаза, а страха не было; скольких друзей потерял, а с ним ничего, хоть бы царапнула шальная пуля. О нем говорили, что он завороженный…

После войны скитался Нур-Махамад по разным городам — везде нужны были каменщики, печники, всюду были руины. В Харькове он нашел себе жену — Клаву. Муж у Клавы погиб на войне, детьми она обзавестись не успела. Клава была очень добрая и приветливая.

И все-таки Нур-Махамада тянули родные места. Он боялся, что Клава не согласится с ним ехать, но она сказала: «Куда ты — туда и я, муж мой. Где тебе хорошо — и мне будет хорошо».

Обрадовался Нур-Махамад. Вернувшись в аул, обошел всех, прося прощения:

— Простите меня, люди. Конь о четырех ногах, и то спотыкается.