Зигмунд Скуиньш: Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека

И мы с Зелмой стояли рядом, но каждый на своей лестнице. И неподвижно уплывали друг от друга.

Когда это было? Я бы соврал, вздумай утверждать, что все произошло пять дней тому назад. Не менее ошибочным было бы сказать: пять лет тому назад.

Время протекало как бы в различных измерениях, с различным ускорением.

Насколько мне известно, Зелма замужем. Ее муж, художник Н., занимается реставрацией старинных картин. Они живут то в Риге, то в Ленинграде. Время от времени в журнале «Максла» появляются Зелмины статьи о направлениях в живописи, о единстве формы и содержания или что-то в этом роде. Она читает лекции в Доме работников искусств, ведет семинары для творческой молодежи, занимается различными организационными вопросами. Случалось видеть, как она проезжает на «Волге». Не знаю, сидевший за рулем мужчина был ее мужем или шофером.

Четыре раза мы встречались на улице и один раз — в театре. Обменялись расхожими фразами, потоптались, пошутили. Зелма кажется веселой, бодрой, только смех ее, по-моему, уже не взлетает так высоко, как прежде. Смех стал весомее, глуше. И возможно, потому создается впечатление, что Зелма смеется все громче, все настойчивей.

Внешне Зелма мало изменилась. Лицо осунулось. Появилась привычка, прежде мне не знакомая: вглядываясь, Зелма поджимает губы, и это придает ее профилю какое-то обостренное, даже пронзительное выражение.

Жизнь не стоит на месте. Я защитил диссертацию. В моих исследованиях наметился новый поворот.

Я женат на Элине. Пока у нас один ребенок. Если все пойдет на лад, к осени ожидаем второго. Чем больше я узнаю Элину, тем отчетливей чувствую: мне повезло. Элина — светлая жена. Ее цели не нарушают моих, мои же цели, надеюсь, не нарушают Элининых целей. Не так давно наедине с самим собой заполнил тест из польского журнала: из возможных ста баллов Элина набрала девяносто пять. У меня нет основания кривить душой — чувствую себя счастливым человеком. Моя любовь к ней, не уменьшаясь, со временем окрашивается в новые тона.

Разве только слепое счастье соединяет тех, кому суждено встретиться и полюбить друг друга? Разве только слепое несчастье разделяет тех, кого не наполняет и не венчает любовь?

Вчера в институте показывали фильм о происходящих на Солнце процессах. Не знаю, как других, но меня, когда я смотрел, охватило чувство почти физического присутствия чуда. Мы ничего не знаем о том, что происходит на Солнце. Ничего! Вырываются гигантские фонтаны огненных протуберанцев, а затем опадают. Бурлит раскаленная материя, стекает в разверстые вздыбленные недра. Почему? На каком основании? В чем причины, каковы следствия? И тут я опять задумался о Зелме и немножко о себе. О нас с ней на таллиннском морозе. О нас с ней у нее в саду. И о той ночи на озере. И том утре. Почему в моей жизни ничего не способно уравновесить тех мгновений? Почему воспоминания о них пробуждают такую возвышенную боль?

Быть может, и любовь сродни протуберанцу, и она исторгается из сокровенных глубин, о которых мы ничего не знаем. Из тех глубин, где вскипают бесконтрольные начала и несуществующие концы. В одном я твердо убежден: в душе человеческой происходят не менее загадочные процессы, чем на Солнце. Я убежден, что любовь — как, впрочем, и ненависть — выполняет какую-то особую функцию, которой мы пока не понимаем, а может, никогда и не поймем, но она существенно важна для человечества. Как раз вспышки любви, возможно, и связывают человека со Вселенной, подключая нас к каким-то полям гравитации. Я убежден, нечто подобное должно существовать. Ведь человек — это не чайник, поддерживающий свой физиологический раствор при температуре плюс тридцать семь градусов. Человек — космическая модель, тайна в тайне, чудо в чуде.

Вот чем я живу. По временам, когда начинает казаться, что верх одерживают зло и бессердечность, я поворачиваюсь лицом к любви. По той же причине считаю нужным иногда оглядываться на опаленные молнией любви и вновь ожившие вершины. Подчас зло бывает огромно, но оно не в силах совсем уничтожить любовь. Любовь будет жить всегда. Как сказал бы Большой: ad infinitum. До бесконечности.

1981

Очень сожалею, но ничем не могу вам помочь (фр.).

Третьего не дано! (лат.)

Вид черепахи.

Латышская народная песня — дайна. Перевод с латышского Феликса Скудры.

Так называемые благородные вассалы Ливонского ордена. (Прим. пер.).