Владимир Попов - Сталь и шлак

— Ничего не поделаешь, папа. — Светлана чуть усмехнулась. — Твои грехи мама у бога отмаливает, а мне приходится их перед Родиной искупать.

Согнувшись, как от удара, Ипполит Евстигнеевич вышел на улицу.

Беда пришла совсем не с той стороны, откуда ее ожидал Опанасенко.

В один из воскресных дней гитлеровцы приехали из публичного дома раньше обычного. Вернулись двое, третьего почему-то не было с ними.

Только на другой день Прасковья Егоровна узнала, в чем дело. Соседи шептались о том, что на рассвете в окно публичного дома была брошена граната, третьего квартиранта отвезли прямо в морг.

В субботу гитлеровцы никуда не пошли. Они позвали к себе гостей, напились, горланили песни, прерываемые смехом и женским визгом. Белокурый бренчал на пианино, потом это ему, видимо, надоело. Он ввалился в комнату Светланы и потребовал, чтобы она играла гостям танцы. Она наотрез отказалась. Тогда немец запер дверь в кухню, где сидели родители Светланы, скрутил девочке руки и поволок ее к себе.

Хороший хозяин Опанасенко, и запоры у него надежные, крепкие. Как ни ломился он в дверь, так и не смог сорвать ее ни с крючка, ни с петель. Обезумев от ужаса и злобы, он выскочил во двор, отпер сарай, схватил топор и, вбежав в кухню, стал яростно рубить дверь.

Наконец, выбив добротные доски в нижней половине двери, Опанасенко с трудом протиснул свое грузное туловище в проделанное им отверстие и увидел Светлану, лежащую на полу с окровавленным лицом.

Родители долго приводили Светлану в чувство; у нее была рассечена бровь, разбиты губы, пальцы на руках распухли.

Светлана с трудом открыла глаза.

— Не играла я им и не буду, — прошептала она. — Там такое творится, какие-то голые немки… — И она снова впала в беспамятство.

С мучительным трудом отработав на заводе свою смену, Опанасенко возвратился домой и застал обезумевшую от горя жену. Светланы не было. Прасковья Егоровна с плачем кинулась к мужу. Из ее слов, прерываемых рыданиями, он понял, что дочь увели полицаи.

Ипполит Евстигнеевич побежал к своим жильцам.

Белокурый холодно выслушал сбивчивую речь Опанасенко.

— Она некароший, упрямый девка, — сказал он, поняв, в чем дело. — Я помогаль ей поехать Германия. Наши фрау будут научать эта девка кароший манер. — И он выпроводил просителя в коридор.

Весь следующий день Опанасенко метался по городу, обивая пороги биржи труда, городской управы, полиции, добился даже свидания с бургомистром, но все было бесполезно. Он так и не смог узнать, куда увезли Светлану. На станцию, где в пакгаузах содержались угоняемые в Германию, его не пустили.

Поздно вечером возвратился он домой. Там его уже ждали полицаи. Опанасенко арестовали за прогул.

Всю неделю он был лишен возможности выйти за ворота, отсиживаясь после рабочего дня в лагере, как прогульщик.

За все это время он не сказал ни одного слова. Даже Сашка не мог выведать у него, что с ним произошло.

Когда начинался перекур, разжалованный начальник сидел неподвижно и смотрел в одну точку. Иногда он вздрагивал, закрывал лицо руками, и из-под грязных ладоней капали слезы.

В доме Опанасенко все шло своим чередом. Вместо убитого гитлеровца появился новый. По-прежнему выставлялись сапоги в коридор, белокурый приходил утром на кухню и долго умывался, стараясь не задевать глубоких царапин на небритых щеках.

Только в субботу Опанасенко вернулся домой, грязный, обросший, сразу состарившийся. Не сняв одежды, он упал на кровать и лежал не двигаясь, а Прасковья Егоровна сидела у стола, низко опустив голову, и не смела его окликнуть.

В комнатах, занятых гитлеровцами, начиналось веселье. В парадное беспрерывно стучали — приходили гости. Захлопали откупориваемые бутылки, зазвенели стаканы, все чаще раздавался женский смех. Пол задрожал от топота танцующих, но и этот шум не заглушал пьяных криков и смеха. Прасковье Егоровне казалось, что публичный дом в эту ночь переселился к ним, и, взглядывая на кровать, где по-прежнему ничком лежал муж, она не понимала, как он мог заснуть.

Постепенно веселье начало стихать, наконец наступила полная тишина.

Опанасенко встал с кровати, выпрямился, и по его лицу Прасковья Егоровна поняла, что он не спал и ждал этой минуты.

— Одевайся потеплее, Прасковья Егоровна, — сказал он, не глядя на жену, — пойдем отсюда. — И когда она надела шубу и укуталась в платок, открыл дверь во двор и, выведя жену за порог, шепнул: — Жди меня у ворот.

Хороший хозяин Опанасенко, и все у него есть в доме. Припрятан и бидон с керосином в кладовке, запертой на замысловатый замок.