Анатолий Калинин - Возврата нет

— Соскучилась. Между прочим, — предложил он Демину, — попутно могу доставить тебя до самого хутора.

Через полчаса он вывел свой боевой «ГАЗ» из станицы на гору, на шлях. В кузове «ГАЗа» стояли и лежали мешки с крупой, ящики с макаронами, погромыхивал на неровностях дороги пятидесятилитровый белый бидон с молоком — харчи для тракторной бригады, допахивающей в степи озимый клин. В шоферской кабине рядом с Матвеем Ивановичем сидел Демин. Торчмя подкрученные концы усов Матвея Ивановича и фуражка с красным околышем, как в зеркале, отражались в стекле машины.

Им-то и ехать было вместе до хутора Вербного меньше десяти минут — каких-нибудь восемь километров. Но и за это время можно успеть докончить так некстати прерванную со стороны приятельскую беседу.

На горе, против хутора Вербного, Матвей Иванович притормозил машину и ссадил друга.

— Мигаю фарами! — о чем-то напомнил он Демину на прощание, высунув из кабины усатое лицо, и круто повернул с большого шляха на узкий проследок-двойник, на полевой стан тракторной бригады.

А Демин стал спускаться с горы прямо в сад по отвесной, проломанной среди буйных густых тернов тропке. По той самой, по которой заходили с тыла в сады к окраинам, отягощенным белыми и сизо-черными гроздьями кустам сообразительные хуторские ребятишки.

Темны сентябрьские ночи… Уже погасли окна и в хатенке у Фени Лепилиной, где обычно дольше всего горит свет, не замолкают песни и веселый разговор. Разошлись и от нее подружки. Теперь лишь посредине хутора, у магазина сельпо, желтым кругом электрического фонаря раздвинута ночь, да огоньки бакенов, помигивая над темной водой, напоминают проходящим судам об отмелях.

Вокруг этих — двух желтых и одной красной — точек как будто еще больше сгущается мгла, а простор степного неба закрыт от хутора громадой горы и переползающими через нее тучами, гонимыми северным ветром.

Еще долго будет стоять тепло, еще и не прихватила как следует листву осенняя ржавь, горячий дневной воздух застаивается под горой в садах и в огороженных плетнями дворах до самой полуночи, но, уже, хотя и изредка, добираются и сюда ветры Подмосковья и Прибалтики и напоминают, постукивают ставнями, сгоняют пернатое население с их обжитых гнезд и становищ. И повисают над крышами, в поднебесье, шелест крыльев и крик, похожий на стон. Лишь после, бабьего лета, к глубокой осени, он заглохнет, отзвучит до весны.

Темно и в садах, за дорогой, под яром, блестит вода. Всем на хуторе разрешается спать, один сторож обязан бодрствовать. В такую темь вору ничего не стоит проникнуть в сад. Выстрел… Ночью резче лопается купол тишины, неохотно умирает эхо.

Пусть не сомневаются те, кто в постелях: Стефан Демин на своем посту. Матери пораспустили ребятишек: каждый норовит потяжелее кисть ухватить. Сада — пять гектаров, а сторож — один. На соседа Сулина в случае чего надежда плохая, его сейчас нужно из самой большой пушки будить. С вечера ту трехлитровую бутыль, считай, один выцедил. Демин только и выпил из нее два стакана. А ведь до войны лишь по большим праздникам и пил, был трезвенник. Убыток с таким соседом!

Стефан Демин перелазит через плетень в смежный сад, заглядывает в сторожку. Сосед спит на ворохе сибирька, нахлобучив на голову стеганку. Из-под стеганки отборной крупной дробью рассыпается храп. От сибирьковой вони в сторожке можно задохнуться.

Потолкав ногой соседа, Стефан Демин выходит из сторожки и возвращается в свой сад. Ближе к полуночи ярче разгорается эта новая красная звездочка над островом — Марс, но она не освещает землю. Даже еще темнее кажется ночь, остров едва угадывается, возвышаясь над водой посредине Дона.

Демин останавливается и прислушивается: не хлюпает ли по воде у берега весло? Нет, пока еще не хлюпает…

Перед вечером Демин сходил домой поужинать и, вставая из-за стола, протянул Любаве ключ от лодки.

— К полуночи, Люба, пригони ее к садам и поставь в вербах.

Любава взглянула на него, и он пояснил:

— Там под яром старый сом живет. Думаю его сегодня взять.

— А как же, если Дарья? — догадываясь, начала Любава.

Но он ее перебил:

— Ну и что? Она еще дожируется, твоя Дарья! Вон Павел Сулин говорит, что еще, может, Андрей живой. Своими глазами он не видел, как его расстреляли.

— Неужто, Стефан, он может еще прийти? — вырвалось у Любавы.

Он внимательно посмотрел на нее, прижавшую к груди руки.

— А тебе-то чему радоваться, он не твой муж?! Мало ли чего Павел Сулин скажет! Пьяница, пьяному может кобель в хомуте присниться. Если бы он был живой, Андрей, он бы уже давно объявился. И за побег там, когда ловили, причиталось все одно и то же — пуля.