Анатолий Калинин - Возврата нет

Елена Владимировна встретила Михайлова в коридоре, у лестницы в мезонин, и по его лицу увидела, что произошло что-то непоправимое. Она посторонилась, ни о чем не спрашивая и пропуская его наверх.

… Еще никогда не казался Михайлову таким крутым и невыносимо тяжелым этот подъем — всего одиннадцать ступенек деревянной лестницы. И какой же он грузный, этот до предела высохший в загоне колючей проволоки человек, как давит, гнет книзу эта тягостная ноша!

В конце концов он поднял ее на эту последнюю вершину, с которой с такой ясной отчетливостью видны и Дон, и вся задонская даль, куда в этот предзакатный час долетает и женская песня из виноградных садов, из Дарьиной бригады. Ну да, и ее, Дарьи, голос можно угадать в грубовато-мягком созвучии других голосов — у кого же еще столько в голосе неизрасходованной силы и ласки? Если бы ты, Дарья, только знала, ты бы сейчас предназначала ее с песней не кому-нибудь другому, а ему, чтобы он вздрогнул веками и захотел привстать, услыхав твой голос! Но похоже, что это не под силу теперь и твоей песне.

Вот когда не стало Андрея! Можно своими руками разрыть землю, вытащить дорогого человека из могилы и вынести его на себе на свет, но ведь все равно он уже неживой, мертвый.

….Смерть обычно старит людей, а вот Андрей лежал совсем молодой, гораздо моложе, чем в жизни. И это несмотря на то, что мягкой и светлой, как нити кукурузного рыльца, бородой покрылись в плену его подбородок и щеки, и невозможно было представить, что может быть еще более худым человек даже в смерти. Но не это ли сделало лицо Андрея таким совсем юным? Блеклый и синеватый пергамент кожи стал таким тонким и так обтянул все углы и впадины лица, что кость уже белела сквозь нее, как мрамор. И только там, где пергамент кожи совсем уж туго обтянул лицо, на углах скул, белый мрамор казался чуть смуглее, как будто он слабо тлел под кожей. Но, может быть, это и закатное солнце прощально окутывало мертвое лицо красноватой дымкой.

Но солнце сейчас садилось за правобережные бугры и никак не могло достать сюда, в окно, своими лучами. Если же это не оно, то чем же еще тогда другим можно было объяснить этот едва видимый смуглый отблеск на скулах лица — не отблеск, а скорее тлеющий под мертвенной кожей жар?

Михайлов становится на колени, прикладывает ухо к груди Андрея и слышит далекий-далекий гул, как будто где-то в глубочайшем подземелье идет поезд. Он движется медленно, с частыми остановками, и иногда остановка длится страшно долго. Кажется, что это и есть уже последняя, роковая. Но потом опять зарождается гул, и поезд возобновляет движение к далекой, едва светящейся впереди во мраке подземелья точке.

Да, это жизнь! Вот откуда и этот то отливающий, то опять приливающий к острым скулам тусклый, сухой огонь, будто где-то глубоко под кожей тлеют, разгораясь и угасая, мерклые угли. Жив он, живой! Пусть воронье подождет слетаться клевать ему глаза под чужим закатным небом! Рано и оплакивать его, убирать это совсем еще молодое лицо васильками. Было бы похоже на предательство поверить, что он так сразу и согласился расстаться с жизнью, сам спрыгнул в яму.

Это правильно, что слово «мертвый» никак не подходит к Андрею. И разве тут же этот сторож не сказал, что четверо смертников рискнули бежать в тот вечер из колонны, спрыгнув с обочины горного шоссе, и троих из них здесь же убили, а четвертый?.. Он, сторож, твердо не знает, но он тоже надеется, что спасся этот четвертый военнопленный.

Разумеется, скорее всего мог благополучно уйти только наиболее опытный и сильный. Можно сказать, что судьба благоприятствовала ему, если он к тому же был еще молод и не окончательно утратил в плену запас былого здоровья.

Если не Андрею было решиться бежать в тот день на шоссе в горах, то кому же еще другому? Обязательно сказалось и то, что это уже был не первый его побег из плена. Не для того он три раза под пулями уходил из лагерей, чтоб теперь, в четвертый раз, подойти к краю могилы и добровольно в нее спрыгнуть.

Он просто не мог не оказаться среди этих четверых человек, которые не захотели умирать, как овцы. И если из них посчастливилось уйти только одному, а троих тут же застрелила охрана на обочине шоссе, все равно это была смерть не в глухой яме, вырытой своими руками.

На первых порах ему помог туман и то, что сами охранники в горячке бросились за теми тремя, которые попрыгали с откоса шоссе направо. Должно пройти время, прежде чем они спохватятся, сосчитают пленных и вернутся с ищейками назад, в поисках следов, оставленных Андреем.