Евгений Воробьев: Высота

— Чего ради?

— Как это чего ради? Я очень нуждался в таком пожелании.

— Вы, кажется, всегда нуждаетесь?

— Сегодня — особенно. Бюллетень в кармане, а пришлось работать.

— Вот уж вы никак не похожи на больного! А впрочем, почему не поболеть, если здоровье позволяет?

В словах Маши прозвучала явная насмешка. Борис, недоуменно слушавший весь этот разговор, вставил:

— Я же тебе рассказывал, что у Константина Максимовича ранение.

Ну конечно же, об этом самом прорабе ей рассказывал Борис. Чуть ли не инвалид, так его на войне изрешетило.

— Оказывается, у вас в доме полная информация обо мне? — услышала она словно издалека голос Токмакова.

— А как же, — сказала Маша с преувеличенной бойкостью, которая шла от неловкости. — Мы даже знаем, что вы приехали из Кривого Рога. Знаем, что вы закоренелый холостяк, что вы четыре года в отпуске не были, мать не видели.

Борис покраснел: уж очень выразительно посмотрел на него Токмаков.

— Куда нашему брату жениться? Мы народ кочевой. Как говорит Пасечник, прорабы шумною толпою по всем строительствам кочуют…

Маша рассмеялась.

— Про этого Пасечника я тоже наслышана. Он, кажется, лестниц не признает?

Токмаков помрачнел.

— А я только завидую вам. Это же так интересно — путешествовать и строить! Говорят, жизнь прожита не зря, если человек посадил дерево, вырастил сына и построил дом.

— Не дом, а домну! — поправил Токмаков. — Последнему требованию я отвечаю. А вы, скорее всего, второму?

Маша смутилась.

— Нет, первому: деревья сажаю. — Маша положила перед собой на стол руки, сильные и маленькие, земля въелась в трещинки кожи. — Не отмываются.

Маша порывисто отдернула руки. — И много вы деревьев посадили на своем веку? — Тысячи полторы.

— Ого! Кем же вы работаете?

— Техник зеленого строительства.

— А почему техник зеленого строительства плохо ест наши зеленые щи?

— Это не зеленые, а пустые щи. — Маша отставила почти полную тарелку.

— Избаловали дочку дома! Мамаша небось не такие готовит?

— Еще бы! — сказал Борис. — Приходите к нам обедать — сами убедитесь. Ну что же ты, Маша, молчишь?

— Если хотите, можете прийти завтра, — безразлично произнесла Маша.

— Спасибо за такое приглашение, — сказал Токмаков со скрытой обидой. — К сожалению, занят. Завтра, хоть и воскресенье, работаем.

— Тогда приходите попозже. К чаю.

— А варенье есть?

— Оказывается, не я, а вы избалованы. Интересно кем? — спросила Маша насмешливо. — Или вы даже имен не запоминаете? Все время на колесах… Смена впечатлений, знакомств…

— Что ж поделаешь? — усмехнулся Токмаков. — На колесах и состаримся.

Выйдя из столовой, Маша сразу заторопилась. Борис что-то горячо ей сказал, и уже издали, полу-обернувшись, она крикнула:

— Так приходите! А то Борис все варенье съест!..

Токмаков несколько раз оглянулся в ту сторону, куда ушла Маша, и все прислушивался, словно еще не замолкли ее шаги.

Неужели только сегодня утром он впервые ее увидел? Она же и раньше, наверно, приходила к Борису?..

Он ничего не имел бы против, чтобы кончился этот затянувшийся обеденный перерыв и можно было приступить к работе. Праздная прогулка по площадке была ему сейчас в тягость.

Всюду, где только темнела тень, отдыхали строители. Многие спали.

Токмаков издали увидел группу своих монтажников; они сидели в тени высокого забора.

Мимо проехала телега, груженная огнеупорным кирпичом. Сонный возница не заметил, как два кирпича упали на дорогу. Монтажники в несколько голосов закричали. Возница встрепенулся, соскочил, не останавливая лошади, подобрал кирпичи и, прижав их к груди, бросился догонять телегу.

Хаенко держал в руках «Крокодил». Он еще не развернул журнала, не вгляделся в обложку, а лицо его уже расплылось в широкой улыбке.

— Вот дают жизни! — Хаенко осклабился, предвкушая возможность посмеяться.

«Тебе бы дать жизни!» — с раздражением подумал Токмаков.

На прошлой неделе Хаенко во время обеденного перерыва едва не вызвал аварию. Он ушел обедать в то время, когда не было тока, а рубильник лебедки выключить позабыл. И вот, пока Хаенко обедал, включили ток, лебедка пришла в действие, трос натянулся, лопнул, и едва не полетела мачта, к верхушке которой был привязан трос. Но еще больше, чем эта небрежность, Токмакова разозлили беспечность, равнодушие, с которым Хаенко выслушал тогда выговор, его подчеркнуто скучающий вид.

У Хаенко не только руки, но и глаза ленивые. Даже свою собственную фамилию он называет с какой-то небрежностью в тоне, словно не уважает самого себя. Вечно нарушает порядок, а потом объясняет свое поведение пережитками в сознании, наследием проклятого прошлого. Как говорит Пасечник про этого самого Хаенко: «Пережитки-то у него есть. А вот сознания — никакого…»