Леонид Борич - Случайные обстоятельства

Он не понял, о чем прочитал, и, сердясь на свою рассеянность, снова вернулся к началу.

Что за ерунда!.. Опять какие-то раздернутые, беспомощные, как когда-то, мысли. Будто и в помине не было, чтобы совсем еще недавно она поражала его неожиданно зрелыми, точными формулировками. Ведь он уже был уверен, что все, наконец, сдвинулось, и, удовлетворенно хмыкая, радуясь, торжествуя, что научил же вот человека — сумел научить! — он еще неделю назад бормотал при этом: «Ну, лед тронулся, тронулся...»

— Не понимаю, — сказал Каретников, удивленно посмотрев на нее. — Что случилось? Вы уже так хорошо, толково...

Кира Петровна вдруг всхлипнула и выбежала из кабинета.

Пожав плечами, не чувствуя никакой вины перед ней, он попытался читать дальше. Но там еще хуже было. Хоть все перечеркивай! Несуразица какая-то, бред и только... Ну не мог, просто не мог один и тот же человек написать вот это, что лежало сейчас перед ним, и то, прежнее, совсем иного уровня, что она стала приносить ему в последнее время.

Разные люди, совершенно ведь разные!.. Почему разные? Что за чушь!

— Андрей Михайлович, — появился в дверях Сушенцов, — звонили, что студентов сегодня не будет. На переборку овощей забрали. Может, перенесем тогда операцию?

— Так больного же на сегодня готовили?

— Ну, скажем ему, что «по техническим причинам»...

— Это я тебе так когда-нибудь скажу... не дай бог. А больному — не надо. Он уже в мыслях с самого утра на операционном столе лежит, как только проснулся. А второй раз собираться... — Не удержавшись, он кивнул на листки Киры Петровны: — Не пойму, что произошло с ней...

«Но вы же недавно ее хвалили при всех!» — должен был тоже озадачиться Сушенцов, однако он промолчал почему-то, не удивился вместе с ним, не высказал никаких предположений, хотя бы взглядом не выразил сочувствия — не ей же, в конце концов, а ему, Каретникову, который испытал сейчас такое разочарование, — он даже глаза отвел от рукописи и, словно не услышав Каретникова, лишь деловито спросил:

— Значит, мыться на операцию?

Почему он даже не удивился? Он... Он знает, что ли? Но откуда ему заранее знать?.. Однако он явно понял... Он сразу все понял. Ему, Каретникову, надо было сначала прочитать все это, чтобы удивиться, а он, Сушенцов, и так знал. Потому и не удивился...

— Да, пошли мыться. — Каретников встал из-за стола, остановил внимательный взгляд на Сушенцове и, усмехнувшись, сказал, будто поправил: — Умывать руки...

Он снова вспомнил эту фразу, когда они вдвоем мылись перед операцией.

— Знаете, откуда пошло — «умывать руки»?

— Смысл-то, конечно, понятен, — сказал Сушенцов. — А вот откуда это...

— Оттуда же, откуда «И пропел петух». Это почти рядом. Сначала «руки умывают», а потом... Хотя нет, в Евангелии наоборот. Лишнее доказательство, как религия оторвана от живой, меняющейся жизни. А смысл «петуха» ясен?

— Не очень, — признался Сушенцов. Ему отчего-то не нравился этот разговор, да и сам тон, и усмешка, которую он не мог видеть из-за маски на лице Каретникова, но которую хорошо чувствовал, и даже как на него время от времени поглядывали при этом — Сушенцова тоже начало беспокоить. — Не силен я в теории, Андрей Михайлович...

— Увы, — согласился Каретников. — Кажется, вы действительно... больше практик...

Сушенцову тут опять почудилось как будто какое-то особенное значение. «Что это он против меня бочку катит?» — с недоумением подумал Владимир Сергеевич.

Операция проходила гладко, без затруднений и неожиданностей. Они стояли друг против друга; и вполголоса, продолжая свое дело, прерываясь лишь затем, чтобы попросить тот или иной инструмент, Каретников рассказал Сушенцову, что как-то, мол, под пасху, когда Христос вечерял со своими апостолами, он, как бы между прочим, сообщил им, что один из них предаст его.

— Иуда, тридцать сребреников, — уверенно подсказал Сушенцов.

— Это слишком грубый и очевидный случай, — возразил Каретников. — Тут предал — просто продал. Хотя, впрочем, и на этот счет есть ряд любопытных версий... А я хочу о «петухе». Случай — как бы сказать? — ну, более элегантный, если можно так выразиться...

— Предательство — оно же все равно предательство, — заметил Сушенцов.

— Что ж... Рад, — проговорил Каретников. — Но для краткости все же опустим про тридцать сребреников. Так вот... Когда Иисус сказал, что ученики предадут его в эту ночь, Петр обиделся: все, дескать, как хотят, за всех не ручаюсь, но я — никогда! Христос на это грустно так улыбнулся и говорит: «Прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня...» А ведь и в самом деле отрекся. И раз, и другой, и третий... «И вдруг запел петух...» Вот такая, значит, история получилась некрасивая...