Леонид Борич - Случайные обстоятельства

— Возможно, и так... — совсем сонно сказал Букреев. — Кто знает? — Он помолчал. — Не всегда ведь и поймешь... — Потом уже надолго умолк, даже задремал, кажется.

Володин, выждав некоторое время, обернулся. Командир сидел с закрытыми глазами, привалившись к спинке дивана. Он как-то осунулся за эти дни, почернел и оттого казался небритым.

«Немного же вам, штурман, ласки надо, — насмешливо сказал себе Володин. — Помани только, погладь чуть-чуть — и уже таешь. Слюнтяй...»

Но избавиться от своего сочувствия к усталости командира, нет, вообще к Букрееву, он так и не сумел, да и не хотелось...

— Штурман! — донеслось с мостика по переговорному устройству.

— Есть, штурман, — негромко ответил Володин.

— Плохо слышу! — недовольно прокричал Варламов. — Что там у вас?

— Голос сел. — Володин оглянулся на спящего Букреева. — Простудился...

— К доктору потом сходите. Командир у вас?

— Так точно. Занят он...

— Запросите «добро» проверить выдвижные устройства. Радисты просят.

— Есть, — нехотя сказал Володин. — Товарищ командир...

Букреев не ответил, а будить его вроде бы жалко было.

— Штурман! — снова подключился старпом. — Доложили командиру?

— Докладываю...

— Долго докладываете.

— Товарищ командир, — уже погромче сказал Володин.

— Что-нибудь срочное, штурман? — недовольно спросил Букреев, не открывая глаз.

— Да нет... — Володин чувствовал себя виноватым. — Старший помощник просит «добро» поднять выдвижные устройства.

— Ну и надо было разрешить, — проворчал Букреев, окончательно просыпаясь. — Тоже мне ответственное решение!

Он тяжело поднялся с дивана, пошел к дверям и, выходя уже из штурманской рубки, проговорил:

— Эх вы, штурман...

Оставшись в рубке один, Володин попробовал обидеться: никогда не знаешь, как вести себя с ним, невозможно никак предсказать, за что уже в следующую минуту он тебя отчитает и что ему вообще от тебя нужно...

Но с обидой что-то не ладилось.

Филькин вернулся в рубку задолго до своей вахты и уселся изучать штурманские документы.

Такая любознательность подчиненного была, конечно, приятна Володину, но через полтора часа Филькин должен сменить его за прокладочным столом, значит, обязан был сейчас выспаться, чтобы и он, Володин, положенные ему часы мог спать, не тревожась за штурманскую вахту. Ну хотя бы не очень тревожась.

— Уже выспались, что ли? — спросил Володин. Хотелось насмешливо спросить, но вышло как-то почти с участием: уж очень Филькин выглядел виноватым, а вина как вина была — с каждым может случиться.

— Не спалось, — вздохнул Филькин. — Кофе сварить?

— Если хотите... — Володин измерил расстояние до края полигона, взглянул на лаг и прикинул, что полигон они освободят вовремя.

— Сергей Владимирович, а у вас есть... знакомая? — спросил Филькин, включая кофейник.

Володин обернулся, некоторое время смотрел на Филькина: что-то уж слишком быстро он в себя пришел после командирского разноса, если мог сейчас такое спросить, — и вдруг подумал, что на этот в общем-то смешной, невзрослый вопрос ответить утвердительно ему трудно — трудно в том смысле, в каком об этом спросил Филькин. Ведь потому Петя и спросил, что, видимо, не укладывалось в его сознании: как это можно получать столько писем и всем отвечать? Как может быть не одна «знакомая», а несколько, когда все равно должна же в конце концов быть все-таки одна, ну хотя бы из этих нескольких?

Сказать, что нет у него такой?

В глазах Филькина это выглядело бы какой-то обойденностью, какой-то несправедливостью судьбы по отношению к нему, Володину, а еще хуже — и вообще невезением. И тогда не хватало только, чтобы Филькин в душе посочувствовал ему, пожалел...

Сказать, что есть?...

Никогда заранее Володин не думал о том, где он проведет очередной отпуск, он просто мечтал об отпуске в длинные полярные вечера, ему было все равно, куда ехать, он был холост, не обременен никакими личными обязанностями, и денег всегда было достаточно.

Обязательно побывав две недели у родителей в Ленинграде, походив по театрам и ресторанам, Володин начинал тяготиться чинными знакомствами с «мамиными девушками». По словам мамы, все они были бы «прекрасными женами», «преданными женами», и это, видимо, включало в себя сразу все: и красоту, и ум, и верность, и мягкий, уступчивый характер, и умение прощать — а Сереженька был такой, что ему, видит бог, приходилось бы иногда что-нибудь прощать, — и умение вкусно готовить, и рожать здоровых детей, таких же красивых и талантливых, как ее Сережа.