Анатолий Тоболяк: Папа уехал

— Мимо восемнадцатой школы, мальчика высадим, — попросил папа.

Я закричал:

— Нет! Я тоже поеду!

— Нет, ты не поедешь. Не надо, Лёшка, я тебя прошу. Ясам. Я… я… — начал папа задыхаться. — Я тебе никогда не обещал… Честное слово, Лёшка… вот посмотришь… клянусь тебе!..

— Эх, папа! — вырвалось у меня. — Я тебя так люблю, а ты! Мы все тебя так любим, а ты!..

Я начал задыхаться, как и он. Шофер оглянулся. Папа прижал меня к себе, уткнулся лицом в мои волосы. Лучше бы он этого не делал! У меня все внутри взорвалось, я заплакал. Весь сразу облился слезами, как давным-давно в детстве. А больше не помню, чтобы так было. Я ведь умею не плакать, даже если очень жжет глаза. Часто жжет, очень часто жжет, но я кусаю губы — и все. Я даже пытку мог бы выдержать, только чтобы меня одного мучили, а не Юльку с мамой, и чтобы не так долго, как у нас. Тогда я вытерплю.

«Лёшка… Лёшка…» — папа говорил, как ночью мама.

Мы подъехали к больнице. Шофер денег у папы не взял, сразу уехал. Мы зашли в приемный покой, и папа попросил дежурную вызвать Веру Семеновну Жукову. У нас такие лица, наверно, были, что та сразу побежала. И вернулась вместе с тетей Верой. Она вышла к нам за перегородку в белом халате, очень серьезная, даже злая какая-то.

Папа сразу спросил: «Где Поля?» — а тетя Вера смотрела на меня, потом на него, потом снова на меня. И мне:

— Ты почему не в школе? Зачем сюда пришел?

— Маму позовите! — сказал я. — Быстрей!

— Ты мне не приказывай, мал еще, — одернула меня тетя Вера. — А ты, Леонид, совсем голову потерял. Зачем его притащил?

— Позови Полю, Вера. Пожалуйста. Я…

— Что ты? Ты свое дело сделал. Теперь ей расхлебывать. Все вы одинаковы. Вас бы сюда! Не позову. Уходите.

И она не позвала бы, потому что я же слышал, как она твердила маме утром: «Дурой будешь, если оставишь», но, наверно, у мамы ёкнуло сердце от догадки, что мы здесь, или ей уже сказали, что мы здесь, — и вот она показалась в коридоре, тоже в халате, как тетя Вера, но не в белом, а в сером, и в каких-то ужасных огромных шлепанцах, бледная такая, на себя не похожая, а на какую-то несчастную, голодную нищенку, — просто смотреть невозможно от жалости.

Тетя Вера на нее сразу накинулась:

— Ты зачем пришла? Кто тебе разрешил? — И все, кто был в этом приемном покое, стали на нас смотреть, давно уж смотрели.

А мама из-за перегородки сказала тихо:

— Лёша! — Меня увидела.

Тогда тетя Вера выругалась сквозь зубы:

— Черт вас возьми! Пройдите сюда, что ли. — Открыла дверь и впустила нас всех в маленькую комнатку, в раздевалку какую-то, где висели халаты и пальто. И сама зашла вместе с нами и маме приказала: — Пять минут, не больше. Твоя очередь подходит.

А мама стоит в этом страшном старом халате, запахивает его на груди и на шее. А папа тете Вере:

— Уйди, Вера, пожалуйста.

А она:

— Нет, не уйду.

И мама ее поддержала:

— Не уходи, Вера. — И папе тихо: — Зачем ты пришел?

Папа весь скривился, как от боли, бровь у него задергалась, задралась вверх, он начал горлом сглатывать и говорить:

— Поля, послушай… не делай этого. Я тебе обещаю. Вот при Лёшке, при Вере обещаю… это в последний раз случилось. Больше такого не будет. Ты можешь поверить? Последний раз.

Мама покачала головой, а у самой слезы на глазах. И у меня опять начинает жечь. Да что это такое! Что за жизнь такая!

А папа ее взял за руки и бормочет, весь скривившись:

— Поля, я прошу… Я же при Лёшке говорю первый раз. На всю улицу могу крикнуть. Все. Никогда. Ни капли. Юлькой клянусь, Поля.

И я уже не понимаю, как после таких слов мама может молчать, как она может молчать и смотреть на папу молча, почему она не засмеется, не понимаю, после таких слов и не заплачет уже другими слезами — радостными, не понимаю! Я к ней кинулся:

— Мама, ты что! Папа же говорит! Ты что, мама! Он же обещает, ты что, не слышишь? А с ребенком я сам буду возиться, не бойся! Юльке веселей будет, мне тоже. Папа, скажи еще раз! А вы уходите, тетя Вера! Уходите, тетя Вера!

И выталкиваю ее, выталкиваю.

А тетя Вера сквозь зубы: «Ах, черт возьми!» — и как хлопнет дверью, будто здесь не больница, — ушла.

Мама помолчала и сказала:

— Ты столько раз обещал, Лёня. Я уже со счету сбилась. Ты опять не сможешь.

— Смогу, Поля. На этот раз смогу, — папа умоляет. — Не сволочь же я последняя…

— Мама, поверь папе! Пойдем отсюда. Поверь папе — пойдем!

— Уйди, Лёша. Подожди на улице, — попросила мама. И стоит как неживая, с опущенными руками.

А на улице солнце такое сильное! Припекает по-весеннему.