Анатолий Тоболяк: Папа уехал

Ох, расписалась! Даже молоко прозевала — сбежало.

С деньгами у нас все в порядке, Вы сами можете судить по покупкам. Да, чуть не забыла! Леня стал начальником отдела. Сейчас он по голову занят проектом нового микрорайона, где впервые будут строиться девятиэтажки. Я тоже… гм… расту. Недавно перевели в старшие экономисты.

В Ташкенте все в порядке: мои родители здоровы. Передавайте привет всем.

На улице было солнечно и тепло. Я шел, засунув руки в карманы своего полушубка. Ни на кого не глядел. Прямо и вперед шел. Ни на кого не глядел. Ничего не видел.

Вот продуктовый магазин. Вот магазин электротоваров. Около краеведческого музея я свернул на тропинку и через березовую рощу вышел к пятиэтажному кирпичному дому, где она живет. Второй этаж, пятая квартира. Звонок на двери.

Открыла мне Зинаида Михайловна, ее мать.

— А, Леша! — говорит. — Заходи. Что с тобой?

Увидела, значит, какой я.

— Дома? — спросил.

— Дома, дома. Уроки учит.

Учит уроки! Как ни в чем не бывало учит уроки! Хорошо.

Стащил ботинки и в носках пошел по коридору прямо, а потом налево. Дверь в ее комнату была закрыта. Я постучал и вошел.

Светка ко мне спиной сидела за письменным столом. Оглянулась и вся засияла, как она это умеет, — и ртом, и глазами.

— Лешка пришел! — радостно так сказала и встала из-за стола, белобрысая такая, большеротая, худенькая — до невозможности красивая.

Я стою, смотрю.

— Ты чего? — спрашивает.

Я молчу, а во рту все пересохло.

— Ну, проходи! Чего на пороге застыл? — Она уже сердиться начала.

Я руки на груди скрестил, стою, молчу. Сердце так бьется, что больно.

Тогда она испугалась, попятилась и плюхнулась на тахту. Глаза огромные стали. Коленки голые торчат. Глядит на меня. А я говорю:

— Ты мне скажи, Светка, что ты в нем нашла? Он же придурок. У него вот здесь не хватает. А жмот какой! Что ты в нем нашла?

— Ты про кого это? — испуганно спросила Светка.

— А ты не знаешь, про кого, да? Про Барыгу я.

— А что… Барыга? — Она совсем растерялась, мигает, мигает. А мне так горько стало, все в груди сдавило, дышать трудно.

— Эх, Светка! — у меня вырвалось.

— Лешка, что ты! — Вскочила, подбежала ко мне. — Я ничего не сделала, честное слово! Ему часы новые купили, он показал. Электронные. И все. Больше ничего.

— Эх, Светка! Зачем врать? Ты же его за руки держала и смеялась вместе с ним. Сашка Жуков видел. Он как раз помойное ведро выносил.

— Ну, смеялась! Потому что он дурак. Я одну минуту посмеялась и ушла. И все!

— Эх, Светка! Все было так хорошо. Я в тебя верил. Я тебя так любил, Светка… ты бы только знала. Прощай!

— Как «прощай»?

— Не поминай лихом, — говорю.

Я ведь даже полушубка не снял. Только ботинки надо было надеть у порога, всего-то. А Светка выскочила следом, уцепилась мне за рукав:

— Не уходи, пожалуйста!

— Прощай! — говорю. А у самого горло перехватило. Дверь распахнул и выбежал на лестничную площадку. А Светка мне вслед:

— Дурак! Дурачок! Не приходи никогда!

А я сбежал по лестнице вниз, выскочил во двор — и ничего вокруг не узнал. Другой двор, чужой. И улица чужая, незнакомая. И весь город не тот, что был.

Я зашел за какой-то железный гараж, где валялись пустые бутылки, и здесь долго стоял и глубоко дышал. Мне хотелось драться с Барыгой, жестоко, до крови, содрать с него эти электронные часы и раздавить их каблуком. Барыга получит, ох как он получит! А она? Нашла кого держать за руки, с кем смеяться!

Так я думал, и вот пришел в детсад к Юльке. Они играли на площадке, где всякие там качели, лесенки и песочницы. Юлька меня увидела и побежала навстречу.

Этот детсад называется «Солнышко». Из-за одной только Юльки его можно так назвать. Она ведь правда как солнышко, моя сестренка, вся светится, и мама так ее и зовет — «солнышко», а папа — «собачонка», а я по имени, чтобы она не слишком-то нос задирала и не думала, что самая главная на свете.

Я воспитательнице сказал, что забираю ее, взял за руку и повел. Юлька сразу выпалила:

— А я новый стишок выучила!

— Да ну? — говорю. — Какой?

А сам думаю: сначала кулаками, а потом можно и головой в зубы, но, наверно, и одного удара хватит — он сразу захнычет, хоть и здоровый лоб, и запросит пощады, трус несчастный, барыга презренный!..

А Юлька остановилась, сглотнула горлом и прочитала своим звонким голосом:

Я ее погладил по шапочке. «Хороший, — говорю, — стишок. Молодец».