Но чтобы взбодриться, мало твоего письма. Надо еще забыть о деле Чернышева, а это не в моих силах. Оно угнетает меня чем дальше, тем сильней, и я начинаю жалеть, что именно мне оно поручено, хотя не сомневаюсь в скорых результатах… В этом деле, Наташа, есть нечто такое, что мешает мне быть безучастным следователем Михайловым, задевает меня лично и вызывает неформальные чувства.
Я побывал в зимовье Чернышева, верней, в зимовье местного заготовителя Брюханова, который позволил любителю (сам он болен) пользоваться его избушкой. Стоит она на берегу речки в урочище Улаханвале, в полутора часах езды на оленьей упряжке по льду Вилюя или часах в трех ходьбы на лыжах. Глухое место, хоть и недалеко от фактории. Белые склоны сопок, каменистые осыпи, частокол сухих лиственниц. Тихо, пусто. Но «соболишка водится», по словам заготовителя Брюханова. Сам он, бывало, добывал по тридцать-сорок шкурок за сезон. «А с этого любителя что взять? Больше на фактории сидел, чем в тайге, да и капканов ставил всего ничего. Смех и грех! Новичок, одним словом!»
Избушка старая, но еще крепкая, с одним окном, железной печкой и широкими деревянными нарами вдоль стены. «Плохо дело, бое, плохо дело!» — удрученно бормотал заведующий Боягир, пока я осматривал зимовье.
На столе алюминиевая миска с остатками мяса… Окурки папирос в консервной банке… Недопитый чай в кружке… Несколько журналов «Иностранная литература»… Пачки патронов от карабина и «тозовки», сама «тозовка» на гвозде… широкие лыжи в углу… две оленьи шкуры, служащие, видимо, одеялами… связки неиспользованных капканов… пачки свечей… керосиновая лампа… канистра с керосином… охотничий нож… топор… транзистор на батарейках…
Старик Удыгир нашел труп шагах в десяти от избушки. Он пролежал недолго (эксперт прав), грызуны его не тронули, но к приезду старика Удыгира труп уже засыпало снегом, как и все следы вокруг жилья. Однако мы нашли давнюю тропинку, по которой Чернышев спускался к реке за водой, и нашли бывшую прорубь, и продолбили ее пешней, и на метровой примерно глубине в прозрачной воде увидели карабин…
Сейчас я думаю, что можно было бы и не ездить в зимовье. Но в тот день (неделю назад) я привез оттуда и алюминиевую тарелку, и кружку, и окурки, и другие вещественные доказательства. Знаменитый Порфирий Петрович был прав, говоря Раскольникову, что «старухины отметки на вещах — это все вздор-с», а ему подавай «черточку». Возможно, и мне не хватает этой «черточки», чтобы поставить окончательную точку.
Вот тебе новое лицо: киномеханик Алексей Максимов. Я ждал его прихода на факторию, и он появился: плотный, коренастый малый, голубоглазый и белозубый. Чирончин сразу накинулся на него, грозя увольнением за опоздание на работу, но бывший моряк-подводник лишь отмахнулся, как от назойливого паута. Он хотел знать, что мне понадобилось от его жены Нюры.
— Она же вам рассказала, — предположил я.
— Само собой. Но я от тебя хочу слышать, начальник.
Видимо, он побрился после тайги: нижняя часть лица у него была светлой, а лоб темный, точно обугленный от мороза и ветра. И был он слегка навеселе.
— Расспрашивал ее о Чернышеве. Знаете, что он погиб?
— Знаю. Сказала. Только не по адресу, начальник. О немменя надо спрашивать, а не жену.
— Вас тоже спрошу, — отвечал я.
Мы ушли из дома Чирончина, страшно обидев его этим, и в пустом конторском кабинете, развалясь на стуле и распахнув полушубок, Максимов отвечал на мои вопросы. Собственно, я услышал то, что уже знал. Они познакомились в гостях у Егора. «Крепко поддали тогда и по душам поговорили, и корешами стали. Но ненадолго. Характерами, начальник, не сошлись». Как понять? Да так и понимать: не сошлись характерами. Он, Максимов, кто? Бывший подводник. За душой ПТУ да служба, да год условно за хулиганство, а тот как-никак с дипломом, в Москве всю жизнь прожил, столичная штучка! Это бы еще ничего. Это еще можно пережить, но он, Максимов, не любит, когда ему дорогу перебегают. Никто этого не любит, а он, Максимов, особенно! А этот друг московский в медпункт зачастил и на его, Максимова, предупреждения не реагировал. Оттого однажды и вышла драка. Откуда ему было знать, что бьет он, можно сказать, покойника? Знал бы, пальцем бы не тронул — веселись перед смертью, гусь лапчатый! Только он этого не знал, понятно?
Какие же у него отношения с Камышан, если он не позволяет приезжим переступать порог медпункта?
«Между нами, начальник?»
«Между нами, киномеханик».
Читать дальше