Кирилл Усанин: Григорьев пруд

— Ваня, — слышит он голос Ольги, открывает глаза. Ольга испуганно смотрит на него, спрашивает: — Что с тобой. Тебе плохо?

— Фу-ты, гадость какая, — бормочет он. — Сон дурной... Спи, Оля, спи...

«Нет, больше не могу, хватит с меня. Завтра я все скажу... завтра... завтра...» Иван повторяет это до тех пор, пека не засыпает.

Жужжит электропила, опилки веером сыплются к ногам, обеляя потрескавшуюся землю. Иван спины не разгибает, не глядит на Шарова, который подносит новое бревно и уносит в штабель распиленное под стандарт крепежных стоек. Оно не в шахту пойдет, не станет в лаве надежной опорой, а ляжет спокойно во двор Короткова, а там на дом пятистенный, собственный (успел проговориться Шаров), с флигельком да с верандой (не на свой, а для зятя).

Жужжит электропила, как огромная муха, опилки усевают землю, запах крепкой дремотной сосны ударяет в нос. Душно, звенит от жары в ушах, нечем дышать. Ох уж это июльское солнце! Расплавилось, растеклось желтым маслом по небу, негде от него укрыться. Давно уже выпита вода из фляжки, валяется пустая, блестит — аж больно глазам.

Как же так случилось? Почему он снова с Шаровым? Ведь слово себе давал. А подъехал Коротков — и сел. А потом?.. Лучше не вспоминать. Чувствует Иван: придет машина к обеду, и он без возражений станет ее загружать, а затем поедет туда, к дому Короткова. Произойдет это скоро: вот-вот обед наступит. А в голове и мысли уже нет такой — возражать. Хватит, возразил уже. Что вышло? Не поняли, посмеялись, чокнутым назвали. Даже Федор, самый близкий товарищ, не понял его, одно лишь твердил: дай по шапке. Ну, даст, а дальше? Нет, этим Короткова не возьмешь. Не убедишь. Одно остается: не перечить начальству, делать так, как велят, спокойно жить. Отец так завещал, а вот у сына его этой тихой, спокойной жизни не получилось. Не оттого ли, что именно к такой жизни и стремился он. Жил спокойно, не возражал, шел туда, куда посылали. Думал, в покое жить будет. Не вышло. Вором стал, своим верным помощником сделал его Коротков. Где же выход теперь искать, Иван Кузьмин? Еще утром подумал, идя с Федором к вагону после того, как начальнику возразил: «Вот Федору сейчас расскажу, а потом — рабочим, а там — с письмом к секретарю партийной организации обращусь». Все рухнуло. Федор не понял, рабочие посмеялись, а Першина Коротков под ручку в кабинет к себе увел. И не удивишься, если вдруг после всего этого увидишь Першина во дворе дома начальника склада. Даже такой вопрос: дадут машину или нет, не решили. Где уж тут со своей бедой лезть. Отвернутся, его же обвинят. Лучше, пока не поздно, — вернуться к Шарову, согласиться ворованный лес возить. Может, тогда поймет Коротков, ради бога отступится, а он уж молчать будет крепко, до самой могилы ни слова не скажет. Но по поведению Шарова этого не заметил. Не болтал напарник, не радовался возвращению, а все хмурился да все больше молчал. Эх, Иван, запутался ты, где конец беды — не знаешь.

— Фу, запарился, — простонал Шаров. — Обедать пора.

И ушел под навес не оглядываясь, а Иван тут же у штабеля, прямо на солнцепеке, разместился. Развернул «тормозок», откусил краешек хлеба с колбасой, пожевал. Не хочется есть. Сейчас бы воды испить, ключевой. Тетя Настя, уборщица, поди, принесла, надо в контору сходить. Но у конторы толпится народ. Обойти нельзя, а встречаться не хочется: стыдно в глаза взглянуть. Облизнул сухие губы, свернул к лесопильне, вошел. У разнарядки — бак. Взял кружку, наклонился — и вдруг не по себе стало, показалось, что за дверью кто-то стоит. Открыл — никого. «Померещилось», — вздохнул облегченно, большими глотками стал пить тепловатую воду. Послышался скрип половиц, оглянулся — никого. «Что это со мной», — подумал Иван. И тут вспомнил, почему все это ему кажется: ведь здесь он встретил Ольгу. Он не забывал о том дне никогда, просто с того дня он ни разу не заглядывал сюда.

«Что мне делать? Что? Где выход искать?» И как бы в ответ услышал: «А потом смеяться будешь, лгать!»

«Верно, Оля, все они могут — смеяться, лгать. Все они могут, одного не проси — помощи...»

— Где ты шляешься! — набросился Шаров, увидев Ивана. — Давай! Быстрее!

Федор встретил Дергачева так грубо, что тот опешил и долго не мог вымолвить ни слова. Федор, наступая на него, злился все сильнее и уже не говорил, а кричал, словно Дергачев был от него далеко — в метрах пятидесяти.

— Чего ты приплелся, старая калоша? На своем не мог настоять!..