Сергей Сартаков - Гольцы

— Дура ты, Денка! Ты пойми: вдруг у него не любовь к тебе, а так просто? Ты себя выдашь, покажешь, а ему только и надо.

А все равно! Люб он мне! Не такой, как все, нет его лучше!

Д ты держись, приглядывайся.

Да если не любит, зачем я ему?

На то и парень. Сватать-то он тебя не сватает?

Сватает.

Ей-богу?

Крест святой!

Что же ты мне сразу не сказала?

Из головы вон.

Дура! — восторженно воскликнула Пелагея. — Значит, любит, никакого обмана нет. Ясно — замуж иди. Да скорей.

Денка что-то шепнула в ответ. Пелагея звонко засмеялась. Они вскочили и затопали босыми ногами по дороге. Ветер допес к Порфирию облачко пыли.

Чувство горечи охватило его.

«Лизка меня всегда называла: Порфиша, Порфишень-ка… Ласково так выговаривала… А я?.. Э-эх!» Он вскочил, провел руками по одежде.

Выпить бы! К дьяволу!

А ветер дул в лицо, нес на своих теплых крыльях от деревни запах жилья, собачий лай, скрип журавля у колодца.

Лес шумел. Ласково, подкупающе… Дрогнули ноздри у Порфирия. Стал на дороге и огляделся. Ночь словно посветлела…

Домой!.. Домой… Скорей… В город пойду… К Ли-зутке… Все прощу ей!

Эта ночь не прошла и для Клавдеи бесследно.

После встречи с Петрухой она побежала опять на паром, съездила в слободу, к Кирееву, но опоздала: занятия кончились. Возвратившись домой, Клавдея повалилась на сундук. Подошла Степанида Кузьмовна.

Клавдеюшка, где же ты ходишь? С детьми водиться надобно. Я уж сама занялась, сама. Вышел Ваня, увидел, шибко на тебя забранился: «Не для того, говорит, няньку держу. За перадивость ей меньше платить стану».

Ради господа простите, Степанида Кузьмовна, — не поднимая головы, ответила Клавдея. — Виновата я. Да такой случай вышел…

Да я что, я не виню, — заступилась Степанида Кузьмовна. — Подумаешь, беда какая, на полдня баба со двора отлучилась! Это все Ваня, я ничего. Смуты всякие, смуты в городе пошли, вот и он стал сердитый. Ну да ладно, ладно. Поди в детскую. Да что ты бледная такая? Лица на тебе нет, лица! — всплеснула руками старуха, когда Клавдея с трудом приподнялась с сундука.

Так… Ничего… Голова болит.

Кваском помочи, кваском. Помогает.

Не надо. И так пройдет, — пошатываясь, Клавдея побрела в детскую.

Там сидела Елена Александровна. Нечесаная, заспанная, видимо недавно поднявшаяся с постели, она держала на руках дочь и удивленно оглядывала ее личико. Борис усердно колотил деревянной лошадью по полу.

Елена Александровна мало занималась детьми. Бывало, что по нескольку дней даже не заглядывала в детскую. Отсутствия Клавдеи она и не заметила. Не обратила внимания и сейчас на ее усталый, измученный вид.

Это ты, Клавдея? Что это у Ниночки лицо какое странное? Сыпь?

Да ничего, барыня. Цветет ребенок, со всяким так бывает.

Значит, ничего серьезного?

А чего ж? Отцветет — осыплется.

Клавдея говорила с трудом. Она присела на низенький стульчик и стиснула голову руками. Подбежал Борис, ухватился за юбку.

— Ба-ба! — закричал, пытаясь влезть к ней на колени. Клавдея отвела ладони от лица. Елена Александровна

смотрела на мальчика, недовольная.

Что это, Клавдея? Каким ты словам учишь ребенка? Еще не хватало прислуге в родственницы к нам записаться!

Да что вы, барыня? — удивилась Клавдея. — Сам говорить начал. — И притянула к себе черную головку Бориса. — Ну, скажи, Бориска, скаяш: «Ма-ма».

Ба-ба! — снова выкрикнул мальчик.

Елена Александровна встала, сердито сунула Ниночку на руки Клавдее и молча вышла из детской.

Что же ты, глупыш, не скажешь «мама»? — склонилась Клавдея, целуя Бориса в лобик.

Мама, — чуть слышно повторил Борис — и громче: — Ба-ба, ба-ба! — и уцепился ей за кофту.

До вечера Клавдея ходила как шальная, не могла найти себе места. Болела голова, работа валилась из рук. Неотвязно стучало в мыслях: «Лизанька в тюрьме… В тюрьме… Снежинка моя… За что же?..»

В комнатах сидеть было невыносимо. Давила духота. Клавдея распахивала окна — все равно, ни ветерка, пи одного глотка свежего воздуха. Над землей висел неподвижный, густой предвечернпй зной.

От глухой душевной тревоги необычно обострились все чувства. Клавдея вздрагивала от каждого даже самого легкого стука, испуганно отдергивала руку, нечаянно коснувшись чего-либо мокрого, и все время ходила, ходила. Она не смела отлучиться из дому и остаться на ночь в доме тоже не могла. Уйти куда-нибудь, уйти… Где посвежее, побольше прохлады. Здесь, в этой духоте, умрешь.