журнал Юность - Журнал `Юность`, 1974-7

— Ну-ка! — насторожился Васька.

— Не ну-ка, а давайте вторую анкету, родительскую.

— Давайте.

— И тоже анонимную.

— Давайте, давайте! — мигом разгорячился Васька.

— А не боитесь? Мы вас так раздраконим, что ай да ну! — пригрозил отец. — Зато будет полная картина. А по анкетам устроить форум отцов и детей.

Забор отставил чай и воскликнул:

— Это же идея!

— Дарю! — сказал папа.

— Хватаю!.. А кто анкету составит? — спохватился Васька, нетерпеливо оглядывая нас всех и останавливаясь на папе, который один только улыбался. — Дядя Леша, вы?

— На заводах такой порядок: изобрел — внедряй! — сказал отец. — Что, Римма, возьмемся?

Без особого огня мама ответила:

— Подумать надо.

— Да, надо подумать, — уже серьезнее заключил папа, принимаясь за чай. — Я, пожалуй, завтра на планерке свое воинство потереблю. Ну, а сорвется — не обессудьте!

Я наелся, сказал, что посуду помою позже, и мы с Васькой опять ушли в мою комнату.

— Как ты думаешь, сделает? — спросил он, кивнув в сторону кухни; я, зная, сколько сейчас у отца забот и хлопот, лишь неопределенно выгнул губы. — Хоть бы!.. Мы бы такую штуку провернули, так бы выступили под занавес, что — м-м!.. — Он просмотрел свои пометки на листочке и хмыкнул: — Слышь, Эп, оказывается через три года мы с тобой женихи! Ты — через два даже!

Забор спрятал бумажку, отошел к окну и уставился на вечереющее небо.

— Поставь что-нибудь, — сказал Васька.

— Моцарта?

— А есть? — удивился он, обернувшись.

— Конечно, нету! — усмехнулся я. — Вспомнил твой вопрос. С чего ты вдруг Моцарта зацепил?

— Да так. Бегал на днях к отцу, ты же знаешь — он рабочий сцены в оперном… А там концерт, ну и услышал. Ничего!.. Сто раз слышал, а услышал впервые. А ты?

— Только имя.

— Да, имена-то мы знаем! Альфонс Доде и т. д.! — сказал Васька и опять повернулся к окну.

У меня было двадцать восемь кассет, то есть семь километров пленки, а вот Моцарта на ней не было. Была «Шотландская застольная» Бетховена, которой я дразнил Нэлку Ведьманову, да три оперных увертюры, записанные по маминой просьбе, остальное — эстрада. Я поставил Тома Джонса, своего любимца. Пятерку отдал за перезапись. Том Джонс тут и пел, и говорил, и смеялся — блеск! Вот у кого английский!

Васька в такт задергал локтем и вдруг спросил:

— А это что? — Он взял с подоконника шишку и понюхал. — Настоящая!.. Ты что, Эп, правда был в лесу?

— Правда.

— Один?

— Не один.

— Молчу… Из нашего класса?

— Нет.

— Из нашей школы?

— Нет, — улыбаясь отвечал я: мне была приятна и Васькина догадливость, и его сдержанная попытка кое-что узнать, и мое таинственное отнекивание.

— Хм, тихоня!.. Надо срочно агитнуть Садовкину в лес… Да, с тебя полтинник, пока не забыл!

Я вынул из-под «Трех мушкетеров» железный рубль.

— Держи.

— Сдачи нет.

— И не надо. За меня и за Шулина.

— Ах да, Шулин же еще!.. С Шулина и началась эта каша. И за это ему спасибо. — Забор сел в кресло и на миг призадумался. — Конечно, в идеале мы все должны дружить, и мы подружимся. Но это слишком простая дружба, Эп, стадная, что ли, не знаю, как ее назвать. Дружба в первой степени — назовем так. А мне этого мало. Мне нужно покрупнее и поглубже — дружба в квадрате или в третьей степени! Понимаешь?

— Понимаю.

— И тут я разборчив, не каждого возведу в квадрат.

— Я тоже.

— Ну и вот!

— А Шулин у меня в квадрате!

— А у меня нет. У меня в квадрате ты!

— А геометрия говорит, что если две фигуры порознь равны третьей, то они равны и между собой!

— То геометрия!

— Нет, Авга — во парень! — заверил я и хотел было перечислить все, что мне в нем нравится, на решил, что незачем живого Шулина подменять скелетом. — А Садовкина у тебя в какой степени? — круто спросил я.

— В энной! — живо ответил Васька. Минуту помолчал и спросил: — Ну, Эп, где там задачки?

И стал переписывать.

Том Джонс запел «Лайлу», и я сразу ото всего отключился. После той встречи с двумя девчонками в заснеженном сквере и особенно сейчас, после знакомства с Валей, песня эта сделалась для меня символом чего-то неясно желанного и до боли необходимого.

На следующее утро, за пять минут до первого звонка, Васька собрал нас в кабинете истории и коротко, но с многозначительной живостью объявил, что есть очень важный разговор и что после уроков на часок останемся.

— Что, что? — переспросил, оторвавшись от учебника, Ваня Печкин, который всякую новость принимал с опаской, как прямую угрозу лично ему.