Николай Воронов - Юность в Железнодольске

Валя уже стояла в трубе. Она спросила, почему я развеселился. Я сказал, что спутал ловца русалок его же собственными кальсонами.

Тем временем л о б добрался до отмели и ощупывал дно, ища, куда бы примоститься. Но дно было шлаковое, шипастое, резучее, и он не решился на него сесть — ухватился за магматическую неровность руками. Он гаркнул на своих «оруженосцев», требуя, чтобы они ему помогли.

— Р я т у й т е! — истошно завопил я, передразнивая л б а.

Те, двое, не сообразили, что от них требует предводитель, и так как кальсоны мотало течением, то они попытались сдернуть их с его ног, а вместо этого отодрали его от отмели. Давно у меня и Вали не было такой потехи.

Хохоча, я вконец обессилел и тоже хлебнул воды; чтобы не попасть впросак, подался вдоль стены.

Из попытки выскочить в трубу ничего не вышло — невероятно ослабели руки. Валю я не просил мне помочь: еще стащу в котлован. У пришельцев между тем дело продвинулось: они завернули кальсоны на ноги вожака и, поторапливаемые им, пробовали развязать завязки.

Я вновь попытался залезть в трубу, но не сумел быстро прижаться к ее вогнутости и меня смыло в котлован. Вырываясь из-под потока, я метнулся к левой стене; оттуда увидел, что л о б, что-то выкрикивая, бешено плывет к трубе.

Было такое чувство, что я не только попался, но и пропал. С этой стороны не пробиться к пустоте — отшвырнет водой. Бросаться к той стороне поздно: угодишь ему в лапы.

Вдруг я вспомнил о струе, которая отбивалась от потока. Если я проскочу поток, этой струей меня вынесет к пустоте.

Я нырнул в бучило. По мне молотила вода, стараясь приколотить меня ко дну. Я уже не надеялся проскочить в спасительную струю, но своего стремления не ослабил. Тут я ощутил, что меня возносит вдоль стены. Перед тем как вынырнуть, сильно толкнулся руками и ногами.

Вылетел я из котлована при спаде шлакового зарева, но свет мне был не нужен — точно рассчитал.

Я бы сам легко выбрался в трубу, но Валя испугалась, что я не обойдусь без ее помощи, и схватила меня за уши, когда я лег под поток, и тащила за них, пока я не вскочил на ноги. После я, шутки ради, укорял ее за то, что она оттянула мне уши, а она, подшучивая надо мной, говорила, что вытянула меня за уши из беды.

Л о б, едва я улизнул от него, сделал попытку на мой манер — нырком в бучило — выскочить в трубу, но чуть не утонул и, кашляя и отплевываясь водой, поплыл к отмели.

Мы с Валей оделись в кубе и вылезли через колодец.

Наверху откоса услышали веселый шум, поднятый пришельцами в котловане, и нам стало больно, что они оборвали наше счастливое купание.

Утром начался буран. С малыми перерывами он бушевал полторы недели. В завальных снегах утопали не только Железнодольск, но и Урал и Сибирь. Повсюду на этих пространствах люди откапывали железные дороги. Почти прекратилась подача сырья на заводы, а на фронт — поставка оружия.

Наш комбинат, находящийся в котловане, особенно страдал от заносов. Город, расчищая его пути и дороги, падал от недосыпания. Отброшенные снега громадились белыми хребтами.

Как и мои товарищи, я продолжал заниматься в училище, проходил практику на коксовых печах и кидал снег. Мне было некогда заходить к Соболевским. Раз-другой я забегал к ним, но Валю не заставал. Некоторое время я не видел ее и после заносов: комбинат наверстывал упущенное, и нашу группу то и дело посылали на склад заготовок, где не хватало вырубщиков, и мы орудовали пневматическими зубилами, соскребая ими с граней стальных плах волосовины, плены, а иногда и срезая угловые выпучины, которые назывались красиво и звучно л а м п а с а м и, но при обрубке были надсадно трудоемкими.

Обработанные зубилами, заготовки прокатывались в броневой лист.

Когда я увидел Валю, у меня возникло впечатление, словно с того времени, как мы купались с нею, я проныривал подо льдом пруда, и все никак не мог найти ни проруби, ни полыньи, и вот наконец-то вынырнул.

Она была хмуровата и, казалось мне, сердилась на то, что я долго отсутствовал. Я пытался оправдаться. Она не останавливала меня, но и не упрекала. Я недоумевал: то ли во мне причина того, что она скрытно молчит, то ли в ней самой. С незнакомой прохладцей в душе я вышел от Соболевских.

Ничего серьезного не случилось, чтобы мы охладели друг к дружке. Но странно — стремление встречаться как будто потерялось. В клуб мы приходили отдельно, танцевали нередко порознь. Правда, на малое время что-то прежнее устанавливалось между нами.