У мамы день рождения. Стол чудесный! Все есть, чебуреки даже. Повеселились. Пели «Хасбулат удалой...», «По Дону гуляет...», «Брага ты моя, браженька...». Молодежь в застольях поет новые песни. Как превратятся люди в семейных, детей заведут, так с остальными охотно поют старинные песни, те же, в общем, какие поются столетиями.
Мама спустилась на крыльцо парадного гостей проводить. Отчим взялся мыть посуду. Перемыть посуду сама хотела, толк от раковины отчима, он ко мне чуть не с плачем: «Сжалься надо мной, Тамарочка».
Я психанула. Детскую дразнилку вылепила;
— Дурак-дурачино съел кирпичино.
— Сжалься.
— Ты отца моего пожалел?
— Закон любви.
— Нетушки, закон уничтожения.
Схитрил отчим или с самого начала это было на уме...
— Меня не жаль, над матерью смилуйся.
— Отомщу.
— Что мы могли с собой поделать?
— Несознательные нашлись!
— Чувство, Тамарочка, ведет, как машинист поезд. Разум, Тамарочка, в мягком вагоне спит.
— Раз безвольные, убейте себя.
— Смилуйся, Тамарочка.
— Отец в психиатричке. Куда мне ехать?
— Во Фрунзе. К деду с бабкой. Ты их любишь?
— Нетушки. Нужно вам — вы и уезжайте.
Не могла уехать я от Славика. Он только из больницы выписался. До армии оставалось месяц-полтора.
В Аблязово съездили мы со Славиком, у казашки в доме остановились. В комнате — нары, покрытые кошмами. Спали мы с казашкой на этих нарах. Славик спал в сенях. Казашка думала, мы близки со Славиком.
Однажды забрались на сеновал вместе. Целовались. Сказала ему по-английски: «Тэйк ми». Он прыгать стал по сену, как циркач на батуте. От радости. Я ждала. Он прыгал, прыгал, потом прогнал меня в дом.
Из Аблязова убрались поутру за два дня до срока. Шли пешкодралом. Славик сказал, что у наших предков одной из высших черт любовного и семейного поведения была выдержка. И сказал отцов афоризм: «Без выдержки нет нравственности. Ни в чем нет нравственности без выдержки». Я спросила: «Почему тогда девчонки из нашей палатки называли меня реакционеркой?» — «По мерзости». — «Почему тогда на Западе, в Америке, в Скандинавских странах происходит сексуальная революция? Не ошибаешься?» — «Вывеска для простофиль». — «Только ты не простофиля». — «Томик, ты усвой: для крупных подлостей и разложения придумывают заманчивую вывеску. Пакость подают под соусом прогресса. Самый, мол, наисовременный прогресс, идейный-разыдейный: культурная революция, сексуальная революция. А на поверку — убийство, распад». — «Почему ты понимаешь, а миллионы людей повсюду будто бы не понимают?» — «Кто понимает, кто нет. Кому на радость, кому на горе. Понимать одно, противостоять, бороться — другое. Люди падки на соблазн, даже кровавый. Пример: Гитлер».
Невыносимо расставаться на годы, трудно выполнять обещание. Молодость склоняет к одному, ум к другому. Как их примирить?
При Славике Кричмонтов гонялся за мной, тут, едва Славика забрали в армию, ловил на каждом шагу. Все с дружбой. Уклонялась, уклонялась... Убедила себя: дружу ведь с девчонками. Кричмонтов красотой, сложением идеальный. Посещали кино, танцы, вел себя учтиво. К себе зазвал — набросился. Вырвалась. Назавтра зашел к нам как ни в чем не бывало. С мамой и отчимом беседовал с легкостью парня, которого они знают с пеленок...
Повадился заходить. Мама говорит и никак не наговорится с ним. Отчим прямо чугунеет. Ненависть. Восклицание у Кричмонтова: «Экстаз!» От восклицания отчим вздрагивает. Однажды отчим на туфли маме подковки привинчивал. Кричмонтов все: «Экстаз!» Отчим вдруг зажал отвертку, как финку: «Прекрати штамповать!» Кричмонтов в его сторону глазом не повел: нет отчима, не было, не будет.
Ушел Кричмонтов, мама с отчимом поссорилась. Мальчик запанибрата, но умничка, элегантен. Разумеется, циник. Но гость. Нельзя обрывать. Отчим свое: «Правильно оборвал. Франт и шваль, и нечего его привечать».
Кричмонтов приходит — отчим чугунеть. Он уходит — ссора. Я стала поддерживать маму, отчим начал поздно возвращаться из своего прокатного цеха, странно именуемого среднесортным. Кричмонтов в мою комнату, мама — к себе. Условия для встречи создает. Кричмонтов и у нас осмелел, но не тут-то было. Женщина ему нужна. Пусть поищет в другом месте. Других мест много, да все не те.
Заходит реже. Держусь зажато. Не заходит — иногда реву.
Славик, Славик, что происходит со мной?
Шурлин на первом же уроке в десятом классе вредничал. При росте 150 сантиметров мстительности на пятерых мужчин баскетбольного роста. Прозвище — Карла-Чуварла. Вдовый. Жена покончила с собой. Карла-Чуварла, наверно, допек?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу