Николай Воронов - Юность в Железнодольске

Нет-нет, не итожить. Пускай все течет, как течет. Реки редко меняют русла. Реки не думают, куда им течь. Любовь или то, что мы подразумеваем под нею, — хитрая ловушка для деторождения, действующая при помощи каких-нибудь генетических сил тяготения или биологической гравитации. А, дуралеску! Отдаться во власть чувств. Слушаться интуицию, одну интуицию.

О спину Вячеслава, одетого в зеленую энцефалитку, терся чехол с двуствольным ружьем. Так как в лесу мелькали в качающемся полете птицы голубиной величины, он было подумал, что не мешало бы собрать ружье, но вспомнил, что взял его в сердцах, подчиняясь настоянию матери.

— Поохотничай. Тетерку подшибешь, повезет — глухарика. Счас глухарик в Сибири у нас на листвень садится, веточки общипывает. Может, там листвень растет?

Вячеслав сказал матери, что ему противно убивать и горько слушать ее: в какую уменьшительно-ласкательную оболочку ни упаковывай кровавый смысл, он от этого добрым не станет.

Устя рассердилась на сына. Чего он к ней придрался? Все твари на земле созданы для людей. Никакого греха в том нет, чтоб подстрелить птицу. Грешно лебедя убить: у него, по поверию, человеческая кровь. Остальную птицу бей. Испокон веку люди мясом кормятся. Его отец если мяса не поест, то сыт не будет. Опять же мясо самое экономное из продуктов и здоровье хорошо поддерживает. В таком газовом городе, как их, на овощах быстро протянешь ноги.

Возражать Вячеслав не стал. Хоть он и взял ружье, его негодование долго не унималось. Через практическую убежденность матери он вдруг постиг закоренелую человеческую несправедливость: то, что люди считают преступным по отношению к себе, они почему-то не находят опасным, дурным, предосудительным по отношению к другим живым существам.

Это рассуждение представлялось Вячеславу бессомненным. На земле есть вегетарианские народы, а также группы людей и просто отдельные лица, не посягающие на чью-то жизнь, будь то сверчок, гюрза, тапир или кит. Но в оценке его ума, носящей всеохватный характер и не подразумевающей, что никто не поддается абсолютизации, не было ничего опрометчивого: эта оценка была естественной для Вячеслава теперешнего развития, как естественно для человека то, что в своих даже самых проникновенных выводах он всегда не столько глубок, сколько ограничен; как ни странно, это и сохраняет за ним возможность серьезней мыслить и не извериться в неиссякаемости собственной прозорливости.

Входя под сосны, Вячеслав ужаснулся своему недавнему побуждению собрать двустволку. Какая-то вымороченная непоследовательность. Взвился против матери, презрительно думал об ее уменьшительно-ласкательных словечках. А сам-то?!

С развилки он побрел на голоса и вышел к реке. Тут был перекат, кочковатый от подскакивающей воды.

Хотя женские голоса он услышал в хлебах, сами женщины еще и отсюда были далеко. Он всегда переживал тяжело скоропалительное появление среди незнакомых людей. Стесняется, сгорает от мнительности. Правда, теперь он одобрил свое волнение. Покуда дойдет до них — поуспокоится. Ну, а в это время о н и попривыкнут, что какая-то фигура маячит на дороге, и не станут разглядывать в упор так въедливо, как разглядывают внезапного незнакомца.

Пока Вячеслав дошел до них, кто пялился в его сторону, кто посматривал, а кто всего лишь зыркнул мельком, но действительно почти все они, поглазев, неразборчиво покричавши (о нем, конечно о нем), похмыкав и нахохотавшись, успокоились, и, когда он приблизился, посерьезнели, и засмущались, и выразили сожаление, что он не застал на поле Тамару (она больна), а то бы помог собирать урожай.

Вячеслав, довольный тем, что студентки и колхозницы вели себя приветливо, пообещал им, как только отнесет Тамаре одежду, вернуться на поле.

Длинная девушка, волочившая за ботву трубчато-тонкой рукой громадные корнеплоды, похожие и на брюкву и на редьку, походя сказала:

— Сейчас Тамариска охотно побудет без одежды.

— Она просила в письме...

— Речь о текущем моменте.

— Вы правы: погода смилостивилась.

Длинная девушка брякнула корнеплоды в бурт; он складывался кругом, ботвой наружу.

Чикая ладошкой о ладошку, она винтом повернулась на каблуке. Ее волосы, плоско провисавшие по спине, на миг скрутились в жгут. И вот она выструнилась перед Вячеславом. Негодованием ли, вызовом подчеркнута неожиданно высокая грудь, как бы застывшая на полном вздохе.

— Вы подразумеваете погоду вообще, — вкрадчиво промолвила она и переступила с ноги на ногу, выкругляя бедра, — а я веду речь о специфическом микроклимате, созданном ради Тамары.