Николай Воронов - Юность в Железнодольске

— Тетя Поль, не взяли передачу. Мать, говорят, сама пусть придет. Я оставлю одежду и еду. Отнесете?

— Чего тут обсуждать?

— Заявление только перепишите на себя.

— Зинка перемарает... Ты вот что, Сергей. Передачу ты сам привези. С ношей утром в трамвай не залезу. Я прямо после работы туда проеду. Смена завтра трудная. Опять военный заказ. Точишь, точишь до синих мух в глазах. Раньше мне сказали бы, что с металлом буду работать, целые горы его в дело производить, не поверила бы. Силушку где взять? А нашлась, находится!

Когда я готовился к поездке с передачей, пришла Фекла Додонова. Принесла Лукерье Петровне стакан козьего молока и стопку драников, приготовленных из толченых картофельных очистков.

— Помяни моего папу, — сказала бабушке Фекла. — Не обессудь...

— Что ты, что ты? Знаю, как перебиваетесь. Спасибо, балуешь старую. То с этим, то с тем зайдешь. Всем говорю: «Фекла у нас Михайловна от ангелов зарожденная».

Фекла отмахнулась: дескать, придумает же! И невольно шире раскрыла рот в стыдливой и радостной улыбке. Минувшей осенью кто-то вырыл у Додоновых целый пай картошки, а с второго пая, находившегося на глинистом бугре, они накопали всего-навсего два мешка «гороха» — мелких клубней. С тех пор Фекла похудела, к а к о б ъ я в (так говорила Лукерья Петровна), она сильней стала с ш и б а т ь н а б у р я т к у (тоже определение моей бабушки), и казалось, что ее редкие зубы («Телега проедет между ними», — шутил Петро) стали еще крупней.

Я только начал обуваться, как бабушка принялась меня корить: сами концов не сводим, а я из кожи лезу для Васи Перерушева. Нечего на него тянуться — пусть мать помогает. Он и не вспомянет, что мы ему добро делали.

— У бабуси бурки вот-вот протрутся да колошишки приносились, — жаловалась она, — а он чужому человеку и валенки купил, и ватные штаны. Мне как хочешь, так и выкручивайся.

— Полно, Петровна! — успокаивала Фекла. — Всю одежду не переносишь, всю еду не съешь. Приплыло — уплыло. Добро кому сделал, всю жизнь оно за тобой... Сережа, ты бы нашу Елю с собой взял.

— Зачем?

— Пока ты с тетей Полей ходить будешь, она коксу насобирает.

— Ладно.

— Никчемушный уголь дают на складе. Истопишь — голимая зола. Воздух в комнате не нагреет. Кокса-то положишь несколько кусков — на весь вечер. Ведра два насобирает — неделю будем в тепле.

Бабушка велела мне взять мешок, чтобы тоже привез коксу.

Фекла проводила Лену-Елю до крыльца, наказывала брать кокс только с земли, падалику, а на вагоны, боже упаси, не лазить: или расшибешься в прах, или заводская охрана словит. Лена-Еля насупленно молчала: ехать на трамвае далеко, идти с коксом тяжело — в гору и в гору. Наверно, была недовольна и тем, что мать послала ее со мной. Всегда мы с ней не ладили. Она совалась в мальчишечьи игры. Нечаянно подкуешь, водя футбольный мяч, а она тебя подкует нарочно. Заденешь палкой, отбивая деревянный шар от ямки, выберет момент и сквитается. Однако, при всей своей дерзости и смелости, она никак не могла преодолеть водобоязни и из всего барака одна не умела плавать. За это мы потешались над Леной-Елей, и злее всех, вероятно, потешался я. Как-то я так допек ее издевками, что она, грустно сидевшая на береговой скале, кинулась в воду, и мне пришлось ее спасать — глубина была большая. Вскоре после этого мы купали золотарских лошадей. Я доплыл на буланом мерине до катера, пришвартованного к парому, и, возвратясь на отмель, сказал Лене-Еле, что она скорей проглотит паровоз, чем доплывет на Гнедухе до катера. Лена-Еля сплавала на Гнедухе, до катера, а выехав на берег, столкнула меня с буланого на береговой щебень и ускакала. Я разбил колено.

Через два дня я встретил ее на углу барака. Она несла из своей будки глиняный горшок.

— Ага, попалась! — весело крикнул я и растопырил руки, будто собрался ловить.

Я был настроен посмеяться над тем, как летел с коня, но случилось неожиданное. Лена-Еля плеснула мне в лицо подсиненной извести. «Ослепну! Пропал!» Я мигом повернулся и наугад бросился бежать к водоколонке. Повиснув на чугунном кране, я вертел лицом под толстой, мощной, холодной струей воды.

С того злополучного дня мы долго не замечали друг друга, а впоследствии, примиренные ее отцом Петром Додоновым, не рисковали задевать друг друга. Безразличия между нами не было. Была бдительность. Мы очень опасны друг для друга, поэтому должны находиться в сдержанно-твердом мире и по возможности не общаться.