Ильяс Эфендиев - Повесть о Сарыкейнек и Валехе

Сарыкейнек покраснела пунцово, отчего похорошела еще больше.

Ловко подхватив поднос, она опустилась на колени у самовара, стала разливать чай.

- Есть ли что приятнее чая, который разливает такая хозяйка? - продолжала старушка.

- Хозяйка, где уж там. Без своего угла, - вздохнул я.

- Не горюй, - рассмеялась Гюллюбеим-хала. - Не сегодня завтра ваш дом будет готов. Сыграете свадьбу, И старая Гюллюбеим напляшется досыта!

- А потом останется жить с нами, - продолжила за нее Сарыкейнек и стрельнула в мою сторону глазами.

Но старушка только улыбнулась в ответ. Ничего не сказала.

- Нет, мы серьезно, - поддержал я разговор.- Мы с Сарыкейнек решили, что без вас нам никак нельзя на новой квартире. Мы вас забираем с собой.

- Ах, какие вы быстрые, - сказала Гюллюбеим-хала, и было видно, что ей приятны наши слова.-Спасибо, детки. Но с моим домом что делать прикажете?

- Продадим.

Лицо старушки стало строгим.

- Это невозможно. Продать дом предков... Вздохнув, она поднялась и принесла свежий, испеченный утром, лаваш и сыр-мотал.

- Ешьте, ребята. Небось проголодались.

Хотя Гюллюбеим и была словоохотлива, она почему-то упорно избегала говорить о своем покойном муже, о сыне, оставшемся после армии в Ашхабаде. По слухам, он там женился на дочери влиятельного человека и работает сейчас на хорошем месте. Никак не скажешь, что сынок этот хоть сколько-нибудь был внимателен к старушке матери. Даже на свадьбу не позвал. Не пишет, и ладно. Значит, занят, говорила Гюллюбеим, когда разговор касался этой щекотливой темы. Лишь бы здоров был. Мое дело - выпустить его в жизнь, а там пусть живет как знает, бог ему судья...

Почему-то я очень не любил этого ее сынка, хотя ни разу его не видел. Да если б у меня была такая мать, пылинке не дал бы опуститься на нее! Вот ведь как несправедлив мир, думал я. Кому - только мечтать о чем-то, а кому - не ценить того, что есть.

- Ну, пойду. - Я поднялся.

- Куда? На ночь-то глядя, - сказала Гюллюбеим-хала.

Но я был, как всегда, непреклонен.

- Спокойной ночи, - решительным тоном сказал я, надевая куртку.

- Ты поосторожнее, Валех, - сказала Сарыкейнек, выйдя вместе со мной к воротам. - Несколько дней назад в этих местах волков видели...

Ее забота всегда до глубины души трогала меня. И вместе с тем я почему-то стеснялся, когда вот так по-матерински меня призывали к осторожности, к тому, чтобы я берег себя. Ведь если вдуматься, что это означает- быть осторожным и беречь себя?! Труса праздновать?

- Ничего со мной не случится, иди в дом, - грубовато, по-мужски сказал я.Холодно.

Она поцеловала меня, поднявшись на цыпочки, и юркнула за дверь.

Хотя снег перестал, на небе не было звезд. Споткнувшись о корень, я чуть было не растянулся на земле, что-то твердое уперлось при этом мне в бок. Я расстегнул куртку и поправил висевший на ремне кинжал. То был старинный кинжал тонкой ручной работы. Обычно я хранил этот кинжал у себя в машине, а с собой брал только в особых случаях. Как сейчас, когда мне предстояло идти ночью через лес. А вообще-то говоря, я носил этот кинжал не столько как оружие, сколько как память об отце.

Однажды летом я съездил наконец в село, откуда родом был мой отец, и отыскал старика, который знал его лично. Причем близко. Много лет назад этот старик побывал с моим отцом в отчаянной переделке, после которой оба чудом остались живы. Вот и обменялись они тогда кинжалами. На память. "А сейчас, сказал старик,- ты возьми его кинжал, храни. Помни об отце. Лихой был джигит, о его храбрости легенды рассказывали".

Снег скрипел под ногами. Я шел по лесу. Было темно, хотя снег и излучал слабый матовый свет.

Отец мог проявить отвагу, думал я. Мог. Такие тогда были времена. Схватки с бандитами, перестрелки, ночные скачки на диком коне. Ну, а я? Допустим, в день я не трижды съезжу в карьер за камнем, а двадцать раз.

Ну и что?

Вот выскочил бы сейчас из-за деревьев огромный голодный волк, нет, лучше медведь; схватил бы я его и придушил голыми руками. Другое дело!

Сам того не замечая, я свернул с тропы в гущу леса.

Я шел не торопясь, стараясь не шуметь. А потом вдруг взял да и запел:

Я гуляю по садам,

Я шагаю по садам.

За одну твою улыбку

Я всю жизнь мою отдам.

Мой молодой звонкий голос пробудил лес от тишины,

Взлетела над моей головой, осыпая снег, какая-то тяжелая птица. Прошуршало что-то между деревьев.

За одну твою улыбку

Я всю жизнь мою отдам,

орал я во все горло.

.. .В общежитии - нас было четверо в комнате - Придира Зейнал играл в домино с Сарваром, причем раскраснелся так, что щеки его прямо-таки огнем пылали. Проигрывал, должно быть... Толстяк Эльдар слушал транзистор, и комнату сотрясали грохочущие ритмы поп-музыки.