Владимир Дягилев - Весенний снег

Он видел и зло, и ненависть, и врагов видел. В период коллективизации в него стреляли кулаки. Но любовь к человеку от этого не исчезла. Чтобы объяснить зло и ненависть, он сам для себя в молодые годы придумал теорию, назвав ее "теорией крайностей". По этой теории выходило: не любят друг друга и вообще людей только богатые или очень бедные, из жадности или от голода.

Позже он узнал о классовой борьбе, о других причинах, заставляющих враждовать и убивать. Позже он узнал фашизм. Пережил блокаду. Но не изменил своего отношения к человеку. Он верил: настанет время, когда его девиз будет девизом всех людей. Любить человека!

Крылов с юности запомнил и при случае повторял слова Максима Горького: "Всё в человеке, всё для чедовека. Существует только человек, все же остальноедело его рук и его мозга. Че-ло-век!"

Этими словами он начинал и заканчивал свои лекции для студентов.

"Ах, если бы..." - произнес Крылов и с горечью подумал, что той прекрасной аппаратуры, что существует у нас в конструкторских бюро, и той, что он видел за границей, у него в клинике еще нет. А без нее невозможно проводить на высоком уровне вот эти злополучные сверхсложные операции. А жизнь не ждет, она подкидывает "синих мальчиков". И от этого не уйти,

"На самолюбии работаем. Собственное сердце подключаем, - подумал он, прерывисто вздыхая, и тотчас ободрил себя: -А в общем, не так плохо. Из десяти Фалло, оперированных в этом году, шестерых все-таки спасли. И если бы..."

Он снова припомнил последние неудачи и покачал головой.

"Н-да-а... Но теперь у нас новый АИК. А подготовку нужно проводить еще более тщательно. И готовить более индивидуально... И наркоз..."

Он закрыл глаза и представил шефа, услышал его слова; "Не готовы мы к тому, что вы предлагаете". Его сменил главный врач, доцент Рязанов: "А надо ли? Всегда ли надо?" Всех перекрыл голос этой мамаши: "Вы же обещали. Если не сделать, то... вы же знаете".

- Леночка!-крикнул Крылов, одновременно нажимая кропку вызова. Разыщите... ту, что сейчас у меня была.

Вера Михайловна стояла у окна на лестничной площадке, не осмеливаясь войти в отделение. Первым стремлением после того, как она выбежала от профессора, было увидеть Сережу. Но с каждым шагом решимость покидала ее, силы таяли. Она не могла сейчас видеть сына, смотреть в его взрослые глаза, отвечать на его вопросы. Боялась не выдержать. Она стояла, ощущая пустоту внутри, словно из нее выкачали всю кровь.

И слез не было. И слов не было. Одна пустота.

За окном шел снег. По карнизу прогуливались два голубя. На стекле таяли снежинки, образуя мелкие капельки. Вера Михайловна все это видела, но как бы чужими глазами. Ни снег, ни голуби, ни капельки не вызывали в ней никаких чувств. Она вообще была в этот момент словно бы без ощущений. Странное состояние: ты есть и тебя как будто нет. Пустота.

- А я вас разыскиваю,-сказала секретарша. - В адим Николаевич просит. Ну идемте же.

Она подхватила Веру Михайловну под руку и потянула за собой.

Крылов указал Вере Михайловне на тот же стул, на котором она сидела полчаса назад, поднялся, прошелся по кабинету.

- Видите ли, - произнес он после долгой паузы, - сложность состоит в том, что нужно не просто открыть сердце, а еще и выключить его из кровообращения, еще и остановить его...

Крылов говорил, но Вера Михайловна будто не слы.

шала его, не понимала. Во всех его словах она улавливала лишь одно: "И он не хочет оперировать. И он не соглашается".

- Аппаратура же,-продолжал Крылов,-еще не совсем надежна, иной раз подводит нас. Да и качество ее...

"Не хочет, не хочет, не хочет", - как метроном, отстукивало во всем теле, в каждой клеточке Веры Михайловны. Эта горькая мысль захватила, пронзила ее насквозь. Ей стало трудно дышать. Ловя открытым ртом воздух, плохо соображая, что она делает, Вера Михайловна соскользнула на пол и встала на колени.

- Ну, вот... вот... вот... - шептала она, плохо видя профессора, не замечая, как по ее щекам ручейками стекают слезы.

Крылов в первое мгновение опешил, остановился, потом замахал руками:

- Встаньте, встаньте сейчас же!

Но Вера Михайловна продолжала стоять на коленях, глядя на него умоляющими глазами.

Крылов огляделся, хотел броситься к двери и вдруг тоже опустился на колени.

- Это я доджей... перед вами.., перед матерью.., за нас... за наше неуменье..,

Вера Михайловна отшатнулась, прикрыла лицо руками.

- Что вы? .. Что вы?!. Что вы? ..

И начала вставать, чтобы его поднять с пола.

Они разошлись, сели на первые попавшиеся стулья и некоторое время не смотрели друг на друга, перебарывая неловкость и одышку волнения.