Владимир Дягилев - Весенний снег

Леха молчал, но в этом молчании,, чувствовалось согласие со словами старшого.

- И мой, ежели не откроются в нем особые талан"

ты, пусть тут робит, вот па этом прадедовом поле, - решительно произнес Никита. - А ежели другой талант какой, держать не стану. Пусть летит высоко.

Леха покачивал головой. По его щекастому лицу блуждала по-детски доброжелательная улыбка.

Ветер донес гудение машины. Через секунду оно отчетливо прослушивалось, оно приближалось.

- Едут, - сказал Никита, вытягиваясь во весь рост.

- Едут, разъязви их,-подтвердил Леха, неохотно поднимаясь с земли,

Сутки для Веры Михайловны как бы прекратили свое существование. Не было ни дня, ни ночи. Время разделилось на то, когда можно поспать, и то, когда нельзя спать. Всем командовал он, розоватый комочек в пеленках. Он вел себя странно и беспокойно. Часто похныкивал, пофыркивал. Встанешь-спит. Возьмешь кормитьпососет немного и уткнется носом в грудь. Вера Михайловна извелась с ним. Поначалу она решила, что будет одна ухаживать за ребенком. Это ж и есть счастье. Она ждала этих дней. Что может быть выше и светлее, чем возиться со своим первенцем, улавливать каждый его вздох, каждое желание? Марье Денисовне Вера сказала:

- Бабушка, не'беспокойтесь. Я сама. Сама.

Марья Денисовна глянула на нее с хитринкой, но промолчала.

Через неделю у Веры появились первые признаки переутомления.

- Ну бабушка, ну чего он хнычет? Может, у нас клопы?

- Да ты что, девонька,господь с тобой.

- Почему он не ест-то?

- Так ведь капелюшечка ишшо.,. Ты вот что, девонька, ты отдохни-ка. Отдохни, а я понянчусь. А нпчо, ничо, я^ж обещала. Вспомни-ка. Говорила, говорила, вы, мол, родите, а мы вынянчим.

Уступила Вера. Стало полегче. Только беспокойство не проходило: младенец продолжал-похныкивать, ел мало, приходилось будить его и чуть ли не силком кормить.

А тут еще Никита, как мальчишка, приревновал к сыну:

- Иду к тебе полночи, а ты ноль внимания.

- Так устаю же, Никита. Он знаешь сколько сил отнимает...

- Да бабаня-то помогает.

- А все равно, все чего-то беспокойство берет.

- Да ну тебя... - Никита устало отворачивался к стене и засыпал.

А потом Веру будила бабушка: кормить пора. А Вера Никиту: в поле надо.

Так они и жили первый месяц.

Соседи в избу не лезли. Разговорами не одолевали.

Подойдет к заплоту бабка Анисья, обопрется на руки, спросит:

- Чо дитё-то?

- Да спит,-отвечала Вера.

- Чо спит-то?

- Да маленький еще.

- Аль не помнишь? - вмешивалась Марья Денисовна. - Поначалу-то они завсегда спят. Такая у них жизнь поначалу. Все перезабыла, а ведь пятерых подняла.

- Позабыла, Марьюшка,-признавалась бабка Анисья. - Память-то отбивать стало. Должно, к возрасту.

Старик Волобуев оперся о суковатую палку, ухмыльнулся в бороду, оглядев развешанные на крыльце пеленки:

- Стало быть, рисует. Оно и ладно. С энтого все начинают.

Жизнь Веры Михайловны будто бы вошла в свою колею. Отличная от прошлой, новая жизнь. Диктатором ее был все тот же розовый комочек, завернутый в синее одеяльце. Он диктовал распорядок этой жизни.

Теперь Вере Михайловне было легче физически, но беспокойство не проходило. Все ей казалось, что счастье ее недолговечно, что оно обманчиво, что обязательно произойдет что-то плохое. Среди ночи она вдруг просыпалась, подбегала к колыбельке, склонялась к ребенку и, чувствуя его посапывание, облегченно вздыхала.

Вскоре беспокойство прошло. И наступило полное счастье. Опять па лице Веры Михайловны появилась тихая улыбка. Опять она ходила, будто свечу перед собой несла. И хотя наступила осень, на улице шел обложной дождь-"бусенец", ей все казалось, что вокруг светит солнце и небо над головой голубое.

Страда прошла. Никита приходил домой каждый вечер. Вера Михайловна и его освещала переполнявшим ее счастьем. Впрочем, он и сам был всем доволен, все шло ладно, все шло гладко. Теперь у него семья, как у всех. Парнишка гулить начал. Он по-прежнему много спал, и они, родители, по вечерам сидели у его колыбельки и смотрели на долгожданного первенца как на чудо.

Все им казалось волшебным - и эта безбровая мордашка, и тонкие губешки, которыми он перебирал во сне, и нос-кнопочка, который он смешно морщил перед очередным кормлением.

Укладываясь на ночь, они еще долго не засыпали, слушая, как бабушка за занавеской поет Сереженьке колыбельную песню. Песня эта была неказистая, какаято нескладная, почти без смысла, но им она казалась красивой и самой нежной. Бабушка пела: