Юрий Авдеенко - Дикий хмель

— На тебя «телега» пришла, — шепнула озабоченно Люська, наклонившись ко мне. Моя машина барахлила, то и дело обрывала нитку, работа уезжала. И я сидела злая, хуже, чем цепная собака.

От Люськи несло тяжелым запахом табака, как от пепельницы. Глаза были припухшие, голос осевший. Она приболела. Или просто вчера вечером веселилась больше нормы.

— Какая «телега»? — не поняла я.

— Из милиции...

— Что из милиции? — внутри так все и оборвалось. Нога соскользнула с педали. Машина остановилась.

— Письмо из милиции пришло. Вот что. Ну и зараза этот Витя.

— Уйди, — сказала я Люське. Сказала зло. Упрямо повторила: — Уйди.

Люська скосила свои крашеные-перекрашеные глаза. Фыркнула. И, резко повернувшись, ушла к своему рабочему месту.

Тогда, в то морозное утро, я добралась в Ростокино только в шестом часу. Успела умыться да выпить стакан крепкого чая. Новое пальто — моя радость и гордость — было в таком виде, словно я носила его уже десять лет.

Поплакала. Посмотрела на себя в зеркало. Не узнала — никакая я не девушка, а старая баба с тяжелым, безразличным ко всему взглядом.

Люська на работу не вышла вообще. У нее почему-то легко поднималось давление. И она хорошо знала дорогу в поликлинику, где ей без всяких осложнений давали больничный лист.

Моя профессиональная неопытность не была в цехе тайной. Потому на место Люськи посадили Прасковью Яковлевну Крепильникову. Женщину в годах. Можно сказать, выросшую и состарившуюся на фабрике. Она работала, пожалуй, даже лучше Люськи. Хотя и Люська за машиной была неузнаваемой: про таких, наверное, в сказках говорят: мастерица-искусница.

В тот день Крепильникова работала и за меня и за себя. Я же в буквальном смысле спала на своем элегантном, вертящемся стуле. Уже не было злости ни на кого. Испарилась, будто вода на сковородке, досада. Хотелось спать, спать, спать...

— Наташка, да ты, кажить, приболела, — в голосе Крепильниковой мне чудится далекий гул, будто где-то в стороне едет трамвай и рельсы гудят под ним, гудят...

— Нет, нет, — говорю я, словно сквозь подушку. До того глухой у меня, неузнаваемый голос.

Напрягаюсь, видимо, взгляд мой становится более осмысленным, более обычным, потому что Прасковья Яковлевна говорит менее уверенно, чем полминуты назад. — Может, в медпункт пойдешь. Таблетку дадут.

— Нет. Я не умею глотать таблетки. Они тают у меня во рту. А после всегда горько.

— Ну, смотри, ну, смотри... Только аккуратнее строчку клади. Так и палец прошить недолго.

Пытаюсь улыбнуться:

— Не прошью, тетя Паша. Не прошью...

— Ну, смотри, — слышу я над собой, как заклинание: — Ну, смотри...

Смотрю, смотрю...

Сказать, что день показался мне долгим — все равно что не сказать ничего.

По дороге домой уснула в электричке. Контролеры разбудили возле Мытищ. Трое здоровых мужчин, наделенных властью штрафовать безбилетников и вообще унижать их всячески, гоняя из тамбура в тамбур.

Разбудили, требуют билет. Протягиваю сезонку. Хохочут, потому что сезонка только до Яузы.

— Старый трюк, — говорит один из контролеров, и его крупный пористый нос морщится, как у клоуна.

— Трюк? Что за трюк? — сонливость мешает мне схватывать чужие мысли на лету.

— Покупаете сезонку до ближайшей станции, а катите в Загорск.

— Какой Загорск? Я живу на Яузе.

— Уже Мытищи. Пройдемте, пройдемте.

— Никуда я не пойду. Я случайно... Я заснула.

— Спать нужно дома. Электричка — не поезд дальнего следования!

Пассажиры, сидящие на ближайших лавочках, поворачивают головы в нашу сторону. Контролеры вежливо, но крепко берут меня под руки. Встаю — ничего другого не остается.

— Пройдемте...

Отвратительное слово. Отвратительное, как жаба.

— Пройдемте...

В тамбуре без всякой надежды прошу:

— Отпустите.

— Отпустим, отпустим, — успокаивает старший. — Уточним через адресный стол ваше местожительство и отпустим.

Поезд притормаживает. Значит, это Мытищи.

Мальчишка — пальто нараспашку, под ним школьная форма — отжимает дверь, противоположную платформе, усиленно моргает мне. Я проскальзываю в щель между створками двери. Прыгаю на мокрую насыпь. А электричка продолжает путь, потому что до платформы еще метров пятьдесят, не меньше.

Спасибо парню. Значит, принял меня за свою, за девчонку.

Да я и есть девчонка. Самая настоящая девчонка. И глупая...