Анатолий Рыбаков - Лето в Сосняках

Вслед за Мироновым и Лилей она вошла в комнату, шлепая туфлями и придерживая на груди халат.

– Слышу – стучат, голос слышу мужской, что за мужчина такой явился? К нам и днем-то мужчины не ходят, а тут ночью. Не случилось, думаю, чего. А это вот он кто, Володя!

Лиля зажгла верхний свет, прикрыла постель.

– Я сейчас, Володя.

Румяная девочка спала в кроватке. Сколько ей? Три года? Пять? Миронов вспомнил маленькую Лилю у барака с куклой в руках.

– Видал ты нашу доченьку? – говорила между тем Фаина, поправляя на девочке одеяло. – Не видал еще? Вся в мамку, все крошечки подобрала, золотое мое колечко, солнышко красное. Теперь уже большая, все понимает. А маленькая была, на шаг не даст отойти, все ей надо, неспокойная, сгрибится и в слезы. Так, бывало, плачет, сердце рвет, колокольчик мой бесценный...

Вернулась Лиля в платье, в туфлях на высоком каблуке, с наспех подобранными волосами. Улыбнулась Миронову.

– Так и стоять будем? – сказала Фаина. – Принимай гостя! Есть чем принять-то? Накрывай на стол, добавлю. – И хотя Миронов не возразил, погрозила ему пальцем. – Ты это брось! Давно я с мужчинами не чокалась. Не заходят к нам мужчины больше, а тут такой случай! Хорошо, я услышала, кто-то стучит. Разве бы она меня позвала? Спрятала бы небось Володю? А, спрятала бы?

– Ладно, иди! – несколько сурово ответила Лиля.

Шлепая туфлями, Фаина вышла.

– Не сдается Фаина, – сказал Миронов.

– Прихварывает.

Лиля пошарила озабоченным взглядом по полкам буфета, потом расстелила на столе скатерть, поставила рюмки.

– Ты из какой будешь пить?

– Все равно.

– Тогда я поставлю тебе большую, Фаине поменьше, а мне совсем маленькую.

– Хорошо.

Вернулась Фаина.

– Вино есть! Заводи, Лилька, музыку. Как рюмку выпью, так музыки хочется.

– Сонечку разбудим, – ответила Лиля, не глядя на Миронова.

– Перекатим! – Фаина с готовностью взялась за кроватку. – Берись! Ах ты буксирчик мой драгоценный! Посмотри, Володя!

Миронов нагнулся к кроватке. У девочки дрогнули веки.

– Может, оставим? – с сомнением проговорила Фаина.

– Нет, нет, – Лиля не смотрела на Миронова, – бери, поехали!

Они осторожно повезли кроватку в комнату Фаины. Потом вернулись, оставив двери полуоткрытыми.

– На площадке только мы живем с Фаиной, – сказала Лиля, – никому не помешаем. И Сонечку услышим, если проснется.

Патефон оказался неисправен, хотя Лиля для вида и покрутила его.

– Никак не починишь, – проворчала Фаина, – ну ничего, было бы вино. «Эх, зачем я с казенкою спознался...» Расскажи, Володя, что нового на свете. Никуда я не хожу, ничего не знаю, живу, как темная бутылка.

– Побольше бы таких бутылок, – улыбнулся Миронов.

– Откуда нам чего знать? – продолжала Фаина. – Что видим мы в Сосняках? Ты хоть по всему свету ездишь, а мы? Только одну дорожку и знаем: на завод да с завода. Начихаешься за день, накашляешься. Говорю Лильке: переходи в контору, разве она чушка необразованная? Подумаешь, какие там грамотеи работают.

– Заладила, – сказала Лиля.

– Правду говорю! Пусть Володя скажет, он мужчина! Или в Москву переезжай. Теперь никто не запретит, теперь отдай, что положено. А в Москве мы замуж выйдем за генерала. А что? Повидала я генеральских жен...

– Выпей лучше, – заметила Лиля.

– И выпьем! – Фаина протянула Миронову рюмку. – Давай, Володя! Что мне, старухе, осталось? Ушли годы. А молодая была – пожила, погуляла, ничего не скажешь. И не жалею ни о чем. Да и сейчас, если бы кто под бочок завалился, не оттолкнула бы, ей-богу! Только нет любителей. Вон сколько молоденьких пасется, нет старухам вакансии. Вчера Верку Панюшкину встретила. Опять, смотрю, на низкий каблук перешла. «Что, Верка, спрашиваю, ухажера сменила?» А она мне: «Если мне человек нравится, зачем я буду его своим ростом обижать?» Потеха! Знаешь ты ее, Панюшкину Верку, на электролизе крановщицей работает?

– Помню, – улыбнулся Миронов.

– Мы ее тут каблучницей зовем. Как на низкий каблук перейдет, – значит, кавалер маленький. Обратно на высокий, – значит, и кавалер подходящего росту. Так по каблукам мы все ее амуры и знаем. И смешно, между прочим, если человек в свои годы взошел, должен он об этом помнить. А она мне ровесница.

– Сменила бы ты пластинку, – заметила Лиля.

– А что такого! Надо и по личному вопросу поговорить, правда, Володя? А то все о химии! Могу и о химии.

Фаина пустилась в рассуждения о химии органического синтеза. Они поразили бы человека постороннего. Нигде нет такого уровня технической подготовки рабочих, как в химии. Аппаратчица может говорить «ндравиться» и «пользительно», но она с легкостью исписывает лист бумаги химическими формулами, более сложными, чем те, перед которыми в тупом недоумении многие из нас стояли в свое время у классной доски.