Григорий Ходжер: Белая тишина

Жена Валчана достала из обитого жестью сундука охотничий костюм: обувь, шуршащие наколенники из рыбьей кожи, красочный передник, куртку из меха косули, нарядную шапочку с соболиным хвостом на макушке и накидку. Весь костюм был богато орнаментирован опытной рукой вышивальщицы.

«Неужели это русская женщина так вышивает», — подумал Пиапон и, как бы отвечая ему, Валчан сказал:

— Мать вышивала, раза два на охоту брал. Деньги нужны, продам.

— Жалко, мать вышивала, — сказала Катя.

— Тебе все жалко, — со злостью выкрикнул Валчан. — Зачем мне нужен этот наряд? Перед тобой красоваться?

— Мать вышивала.

— Что мать? Ну вышивала, что из этого?

— Память это, — по-русски ответила Катя.

— По-нанайски говори, здесь все нанай. Не возьму в гроб такую одежду, да и умирать не собираюсь.

Валчан свернул охотничий костюм, сунул под мышку и вышел из дома. Гости последовали за ним. «Крутой этот охотник, как наш отец в молодости», — подумал Пиапон.

Трех бездельников, как их называл Валчан, встретили на крыльце дома Поры Оненко. Щуплый старик с бородкой клинышком, с усами и бакенбардами, в маленьких с тонкой золотой оправой очках, оживленно беседовал с окружавшими его охотниками. Двое других русских находились тут же, разглядывали вырезанных из дерева бурханчиков и о чем-то тихо переговаривались.

Перед стариком в очках лежали всевозможные поделки: домашние дюли, полосатые собаки, разные звери, идолы, отслужившие свою службу, а то и просто в «наказание за свою нерадивость» выброшенные из дома.

— Этот исцеляет от кашля? А этот от боли в животе? — спрашивал старик в очках.

Ему охотно отвечали, обстоятельно разъясняли, что к чему. Некоторые идолы, видимо, нравились старику, он долго рассматривал их, будто принюхивался.

Валчан подошел, растолкал односельчан.

— Охотничий наряд, говорил, нужен, зачем тогда бурханчиков покупаешь? — спросил он своим громовым голосом. — Бурханчики тебе помогать не будут. Понимаешь? Они уже сделали свое дело, излечили больных, они не нужны. Понимаешь? Вот моя одежда, на охоту ходил, в тайге молился.

С этими словами Валчан развернул охотничий обрядовый костюм и положил перед русским. Старик сразу же взял нарядную шапочку с соболиным хвостом и начал ее вертеть перед носом.

— Вы сказали, что на охоте носите эту одежду? — спросил он.

— Зачем на охоте? Из дома уходишь — оденешь, потом в тайге молиться надо эндури, [1] Эндури — главное нанайское языческое божество. тогда тоже оденешь.

— А еще когда вы носите эту одежду?

— Больше никогда.

— А как молятся в тайге?

Валчан охотно начал рассказывать, как он молится в первый день прихода на место охоты солнцу, гэндури, хозяину тайги, хозяину речки и ключей.

Старик в очках много раз останавливал его, переспрашивал и торопливо записывал.

После беседы он купил костюм. Тогда к нему подошел Пиапон.

— Если будешь ехать вниз, заезжай в наше стойбище Нярги, там тоже много хороших вещей, — сказал он.

— Если по пути, то заеду. Как говорите, стойбище Нярги?

— Да, да, Нярги, возле русского села Малмыж.

Когда отошли в сторону, Валчан спросил Американа:

— Как ты думаешь, хорошо он заплатил?

— Денежный человек, видать. А хорошо или плохо, как разберешь? — ответил Американ. — Зачем ему никому не нужные сэвэны?

— Кто его знает. Говорил, когда ездили на лодке, что приехал из самого большого города, где царь сидит.

Ни сейчас, ни позже и никогда не узнают Валчан с Американом, что они беседовали с выдающимся этнографом Львом Яковлевичем Штернбергом и никогда не прочтут его труд «Гольды», который он начинает так: «15 мая (ст. ст.) 1910 г. я выехал из Петербурга…»

То ли Американ был неопытным хозяином и рулевым-дого, то ли он нарочно делал длительные остановки в стойбищах и ночлеги на пустынных островах, — этого не мог понять Пиапон. Сам он никогда не бывал в Сан-Сине, но не однажды слышал, что охотники едут и днем и ночью в любую погоду и делают остановки только в крайних случаях. Удивляла Пиапона и беспечность хозяина халико: рулевой-дого должен постоянно находиться у кормового весла, заменять Пиапона, когда тот уставал, но Американ будто позабыл, что он дого и почти не подходил к веслу.

Когда проплывали мимо пологого берега, все гребцы выходили из лодки, впрягались в веревку, как собаки в упряжку, и тянули ее на бечеве. Американ же оставался в халико и лишь покрикивал на охотников.

«На глазах меняется человек, — думал Пиапон. — Какие-то несколько лет назад, когда охотились вместе, был совсем другим, а теперь — не узнаешь. Отчего он стал таким? Оттого ли, что деревянный дом построил? Или, может, потому, что стал хозяином халико и на время хозяином гребцов? Совсем разленился. На охотника не похож, спит долго, покрикивает на людей, как на собак. Нехорошо. Другой стал Американ, совсем другой».