Юрий Теплов - Второй вариант

— А я при чем? У меня такие же лимиты, как и у него.

— Товарищ капитан! — с укоризненной ноткой заговорил Хурцилава. — Войдите в положение — одно дело делаем: стройку века поднимаем.

— Не агитируйте, Гиви.

— Дюжину кахетинского, товарищ капитан, когда стройку века сдадим! Две дюжины!.. Вы же знаете Коротеева: бешеный. Ну как я вернусь пустой? Голову открутит и выбросит в речку, как ненужный предмет.

Синицын приблизил свои очки к глазам Хурцилавы, грустно покачал головой:

— Нету, уважаемый. Так и передайте Коротееву. — Повернулся к Савину: — Вы остаетесь у нас или обратно?

Савин, не имевший никакого намерения задерживаться в карьере Синицына, неожиданно для себя самого сказал: «Остаюсь». И совсем не обеспокоился этим. Вроде бы и на самом деле ехал специально сюда. Даже мелькнула в голове оправдательная перед Давлетовым мысль: «Чтобы понять опыт Коротеева, я должен увидеть, как работает отстающий комплекс».

— Товарищ капитан! — закричал Хурцилава. — Я вам головной блок привез. В интересах производства.

Синицын, слушавший лейтенанта уже нетерпеливо, никак не отреагировал на его последние слова. Но все же неуловимо выказал свой интерес. Савин засек это по его мимолетному взгляду через окно на кузов тягача.

— Блок новый?

— Клянусь горами Кавказа!

— Два троса и одна тормозная камера?

— Две, товарищ капитан...

Синицын его уже не слушал, набросал записку, запечатал в конверт.

— Найдите прапорщика Асадова...

— Все знаю, все найду... — И Хурцилавы как не было.

До самого вечера, до конца рабочей смены, Савин находился в расположении роты Синицына. И чем больше вникал в работу его землеройного комплекса, тем больше проникался симпатией к командиру. Он не шумел, не мотался как заведенный от механизма к механизму, да и нужды в этом не ощущалось. Люди работали будто бы и неторопливо — брали пример с Синицына, что ли? — но все шло как по раз и навсегда заведенному, без остановок и поломок. На огромном фанерном щите, прибитом к двум лиственницам, были выписаны фамилии водителей самосвалов. Против каждой из них начальник смены проставлял мелом количество сделанных рейсов. Савин подсчитал, прикинул, учитывая рабочий ритм, приблизительный конечный итог и обнаружил, что сменное задание должно быть перевыполнено. Если всегда так, то почему отставание?

— Анатолий Петрович, — попросил он, — объясните, пожалуйста, почему вы так сильно отстали по кубам от Коротеева?

— А разве не видно? — спросил он.

— Видно. Но не все, опыта не хватает.

— Бесхитростный вы человек, Евгений Дмитриевич. Сверябе редко кто нравится.

— А все же, Анатолий Петрович?

— Видите, день на закат пошел. Завтра будет новый день. Потом еще, и так бесконечно. Чем Коротеев станет работать завтра? Не знаете? И он не знает. Ему давай процент сегодня...

И Савин вдруг представил себе картину: молчаливые экскаваторы, молчаливые «Магирусы», молчаливый карьер, по которому мечется, не жалея себя, Коротеев. Но что он сделает, если нет у него запчастей, если повыходили механизмы из строя? У Синицына такого не случится. Получая чуть ли не ежедневно нахлобучку от начальства за то, что он недодает кубы в насыпь магистрали, Синицын распорядился отсыпать подъездные пути. Вроде бы выкинул землю на ветер, потому что подъездные — это времянка, это бросовые дороги. По такой, бросовой, почти грейдерной, и шел тягач, на котором Савин сюда добрался. Зато у Синицына не летели тормозные камеры на самосвалах, зато и техника вся была на ходу. В это же время его люди отсыпали площадку под жилые вагоны, совсем рядом с карьером, и переселились в них на временное жилье. Даже баньку срубили на берегу ручья, неказистую, тесноватую, но настоящую — париться можно. И понял Савин, что та бухгалтерия, которую он вел, сидя в штабе за столом, это только арифметика производства. А алгебра — вот тут, у отстающих на сегодняшний день. И выражается она двумя словами: видеть и предвидеть...

На другой день, после утреннего построения, он зашел к Давлетову в кабинет. Тот был не один, а со своим замом по политчасти майором Арояном. Все офицеры называли замполита по имени-отчеству — Валерий Георгиевич. И всем было известно, что но документам он Рубик Геворшакович. Но, видно, от жены Маруси пошло: и на людях, и, говорили, даже наедине она называла его Валерием Георгиевичем. По имени и отчеству. Трудно, наверное, ей было привыкать к нерусскому имени, вот и переиначила.