Юрий Теплов - Второй вариант

— Ты не очень официальничай с ним, Валер, — вмешался Сверяба. — У него кожи нету, живое мясо снаружи.

— Шел бы ты, Ваня, в вагончик, а? Мы недолго.

Сверяба шумно вздохнул и остался.

— Разве я в чем-нибудь виноват? — спросил Савин.

— Вас никто и не обвиняет, — ответил Ароян.

«А Мытюрин?» — хотелось спросить Савину. Но смолчал, замполит и сам все слышал. И, видно, угадал невысказанный вопрос.

— Не беспокойтесь, Евгений Дмитриевич. Никакого расследования не будет. Но хочу спросить: вы на полном серьезе думаете о женитьбе?

— Да.

— Извините, что я вторгаюсь в ваши личные планы, но, по-моему, вы не продумали их до конца.

— Продумал.

— И когда собираетесь это сделать?

— Еще не знаю.

— Я бы на вашем месте не торопился. Нет, я не отговариваю. Просто советую не торопиться.

— Его совесть мучает, — сказал Сверяба.

— Ничего меня не мучает.

— Не обижайся, Жень... Я, наверно, все-таки пойду, а то, боюсь, напортачу чего-нибудь в вашем разговоре. Чаек пока подогрею. — И вышел, не придержав дверь, отчего она жестко и гулко хлопнула.

— Вы уверены, что любите эту женщину? — спросил Ароян.

— Да.

— Я к тому, что семейные дела нельзя решать, как в тире: попал в мишень — хорошо, промазал — в другой раз прицелился. Мне Сверяба рассказал про вашу первую любовь, вы уж извините его. Просто он болеет душой за вас. Ведь была любовь? А что-то не склеилось. Вы и учились в одном институте. И одни и те же спектакли смотрели. И на лекциях вместе сидели. Только жизнь, оказалось, по-разному видите. А с охотницей у вас совсем ничего общего нет. Даже условия жизни, быта различные. Притираться друг к другу ох как трудно будет. Хватит ли вам терпения, сил?..

Савин молчал. Потому что хотел ответить честно и не звал, есть ли у него такое терпение. Наверное, есть. Но ведь о той он думал каждый час и каждый день. А об Ольге вспоминает только по вечерам или поздно ночью: «Пей, боке!» В такие минуты Савин страдал и задыхался от нежности, забывал про все: про дело, про свою прямую, про Сверябу, храпевшего на соседней лежанке, видел лишь узкую ладошку, чувствовал пальцы, прикасавшиеся к лицу... А утром... Словно бы она уходила куда-то совсем.

— Ладно, не отвечайте, — сказал Ароян. — Разберитесь в себе сначала.

Странный какой-то разговор получился у них. Словно бы как на равных. Вроде бы Савин и не был подчиненным. Он даже вспомнить потом не мог, почему стал рассказывать замполиту о детском доме, о тете Нюре, которая по вечерам пела в своей каморке про молодого урядничка. И о подкове тоже. Не о той, на местности, что предложил спрямить насыпью. А о подкове, что служила коню, спасшему когда-то беспамятного Ольгиного отца. Одна была прибита к дверному косяку зимовья на Юмурчене, другая — на Эльге. Примета приметой, но главное-то, наверное, все-таки память об отце, не прожившем после того и года.

Савин совсем успокоился к концу разговора. Все пережитое улеглось в нем, освободив место для нового, что еще может и должно произойти. И, успокоенный, он сказал, вроде бы полушутя, но всерьез и с надеждой:

— А может быть, подкова счастье принесет? Бывает же так, что с первого взгляда?

— Бывает, Евгений Дмитриевич. Но все равно не торопитесь. Поняли? Только не то-ро-питесь!.. Ну, а теперь идите чай пить. А то Иван Трофимович заждался.

— А вы?

— Я сделаю выписку из протокола. Да, кстати, не забыли, что летим завтра вместе? Вас приглашают в охотнадзор.

— Зачем?

— Из-за соболей. Командир проинформировал инспекцию. Вертолет будет часов в одиннадцать...

Гостевой вагон притулился почти к шлагбауму. В одной половинке расположился Давлетов. Там же должен был ночевать Ароян. Другую — Синицын отвел Сверябе и Савину.

Иван ждал его.

— Садись, дед, почаевничаем.

На столе алюминиевые кружки, сахар, галеты.

— Поговорили? — спросил Сверяба.

— Поговорили.

— Ты к нему прислушайся. Справедливый мужик.

— Прислушиваюсь.

— Чувства приходят и уходят, дед, а жена остается. У меня тоже было «листья кружат...». Слыхал такую песню — про сад, который облетает? Сначала листья кружат, рука в руке и глаза как окна. А потом друзья перестали в дом ходить. Видят же, что сидим одни мужики на кухне. А жена в своей комнате. Потом молча в туалет пройдет и обратно: мол, пора и честь знать.

— Которая жена?

— Во-во, «которая», едри их в бочку! Нынешняя, которая меня любит. А если мое — значит, ничье. Ни друзьям, ни родственникам, ни детям...

Савин глотал обжигающий чай и думал о том, что Ольга совсем рядом. Два часа на лыжах и столько же обратно. Мелькнула шальная мысль: к утру успею. Но мысль была шибко шальной: в другой половине вагона — и Давлетов, и Ароян. Его отсутствие только добавит им всем нервотрепки. И Сверяба грудью встанет у двери. Добрый грубиян Иван Сверяба, которому, наверно, так и не дано понять Савина.