Вольт Суслов: Красные облака

Медленно летит по воздуху "колбаса". Рисовать удобно. Пальцы немного мёрзнут, ну да это не беда. Уже все фашистские окопы зарисованы, хода сообщений, артиллерийские батареи… Стоянку танков засёк.

Жалко, телефона нет: шнур оборвался. А то сразу бы и передал.

Фашисты ждут не дождутся, когда же "колбаса", наконец, сядет!…

А она и не думает садиться. Летит себе и летит. Покачивается слегка. С чего-то вдруг даже немножечко вверх подпрыгнула…

И попала в другой поток воздуха. В другой ветер. В наш. Утащил он "колбасу" у фашистского ветра!

Наблюдатель даже растерялся от неожиданности.

– Стоп-стоп-стоп! – говорит. – Никак назад повернули?

Во все глаза вниз смотрит. Точно! Назад! Вот уже зарисованные фашистские окопы внизу поплыли. Вон эта самая стоянка танков…

– Порядочек! – потёр наблюдатель рука об руку.- Скоро домой прилетим! Кипяточку попьём. Согреемся как следует.

– А как спустимся? – спрашивает себя вдруг. – Парашюта нет… От троса один хвостик болтается…

– Ничего! – отвечает. – За Исаакий зацепимся. А то – дальше на Урал полетим. Там горы высокие. Сядем на вершину, отцепим корзину – и вниз!

Домой оно, конечно, веселее лететь.

Только в это время: "Тью! Тью! Тью!" – пули засвистели. Поняли фашисты, что уходит от них "колбаса". Рассердились. Как же так: в гости прилетал и "здрасте" не сказал, назад летит – "прощай" не говорит…

Такую стрельбу открыли! Из винтовок, из автоматов!

Корзину в двух местах прострелили.

А потом – "пш-ш-ш!" – угадали всё-таки. Оболочку аэростата пуля пробила. Газ выходить начал. Даже простым глазом видно, как он идёт: тоненькой белой струйкой.

– Н-да… – вздохнул наблюдатель. – Пальцем не заткнёшь… Опускаемся. Вот незадача! И до своих-то рукой подать осталось… Какие бы ценные сведения привёз…

И тут, то ли случайно, то ли специально, наши артиллеристы открыли огонь из тяжёлых орудий.

"Ух! Ух!" – рвутся снаряды. И всё позади аэростата. Взрывные волны вверх летят – раз, два, три, – подталкивают "колбасу": "Вперёд! Вперёд!"

А может, это и не от снарядов вовсе. Может, ветер помогает: "Вперёд! Вперёд!" Ветер-то ведь тоже наш, балтийский!

Корзина из стороны в сторону болтается. Наблюдатель катается по дну от стенки к стенке.

Наконец на ноги встал. Выглянул за борт корзины:

– Садимся!…

И верно – сел.

На Охте.

На крышу одного из домов.

Наверное, он знал, как его зовут. Просто забыл.

Маленький ещё.

Такой маленький, что не было ему никакого дела ни до войны, ни до бомбёжек. Знал он только самое главное: есть у него мама. Добрая, весёлая мама.

Иногда он долго-долго сидел один. Закутанный, обвязанный тёплым платком, с валенками на ногах… Сидел на широкой маминой кровати и ждал.

Даже если мама не приходила очень долго, он не плакал. Во-первых, каким бы он ни был маленьким, он был мужчиной. Во-вторых, что толку плакать, если всё равно никто тебя не услышит, не погладит по голове. Как мама.

В комнате было холодно. С каждым днём она становилась просторнее. Раньше, он помнил, у стенки стоял большой шкаф и было много стульев. Потом появилась маленькая круглая печка. Встала посреди комнаты и протянула чёрную трубу прямо в окошко. В печке затрещали сухие доски, заиграл жёлтенький огонёк. Но шкафа не стало… И стульев становилось всё меньше и меньше.

Мама приходила всегда. Как бы долго он ни сидел один, мама всё равно приходила. Она размачивала в тёплой воде кусочки хлеба и кормила его с ложечки. Это было очень вкусно!

И ещё мама рассказывала о папе.

Папа плавал на большом корабле. Он сражался с фашистами. Стрелял в них из пушек и не пускал в Ленинград. Папа был очень сильным и смелым. Вот только писем от него давно не было… Наверное, он куда-то уплыл… Далеко-далеко…

Сын засыпал под мамин рассказ, а когда просыпался утром, мамы уже не было рядом. Он вылезал из-под одеяла и садился. Надо было снова ждать…

А потом мама не стала никуда уходить. Она лежала рядом с ним на кровати и говорила редко-редко.

– Тебе не холодно, сынок? – тихо-тихо спрашивала она.

И ещё:

– Когда же придёт письмо?

Однажды мама уснула. Он долго ждал, когда она проснётся, ёрзал, вылезал из-под одеяла, гладил мамину руку и опять засыпал.

Разбудил его голос.

Не мамин.

Кто-то вошёл в комнату и спросил:

– Прохоровы здесь живут?