Бог ты мой, сколько тут всего! Чулки простые, чулки в резиночку, чулки тоненькие, в паутинку, как у ихней учительницы. Мониста! Голубые, в круглую бусинку, красной рябинкой, зеленым прозрачным крыжовником, и рубчатые, и граненые, и в одну нитку, и в целый пучок… А брошки! А сережки! Блузки какие! Гребенки и вовсе небывалые! Глядела на все это Дуняшка, и даже продавцы замечали, как разбегались глаза от красоты невиданной, как сами собой раскрывались пухлые Дуняшкины губы от восхищения. Подходила Пелагея не торопясь, разглядывала все это богатство, полная внутренней гордости, что если захочет, то все может купить.
Смотрели на Дуняшку продавцы, ждали, чего пожелает она, на чем остановит выбор. А Дуняшка торопливо шептала Пелагее:
— Глянь, какие сережки! Недорого, а как золотые! — и моляще дергала мать за рукав.
— Пошли, пошли! Некогда тут! — озабоченно говорила Пелагея.
А Дуняшка:
— Мама, хоть гребенку!
Но Пелагея направлялась к выходу и лишь за порогом, чтоб не слышали люди, гусиным шепотом выговаривала:
— Гребенку купим, а на пальто не хватит. Понимать надо!
До универмага они добрались лишь после обеда. Правда, сами они еще ничего не ели: и некогда было, и не хотелось. У входа в магазин люд вертелся, как вода в мельничном омуте. Здесь засасывало, кружило и выбрасывало сразу десятки людей. Из дверей универмаги доносился глухой непрерывный гул, будто там тяжело вращались жернова.
Пелагея и Дуняшка протолкались внутрь, наспех обежали первый этаж, по там продавалось не то, что нужно, и они пошли выше. На лестничной площадке, между первым и вторым этажом, они увидели себя в огромном зеркале, вделанном в стену. Зеркало молчаливо подсказывало каждому проходящему мимо, что именно надо ему заменить или чего не хватает в одежде.
Пелагея поднималась по лестнице, высоко подбивая коленями свой оборчатый фартук. Она отчужденно взглянула на себя и вдруг проговорила:
— Батюшки, молотки-то я потеряла! Теперь убьет малый…
Одной ступенькой ниже поднималась Дуняшка. Ома глядела в зеркало во все глаза, потому что видела себя вот так, всю сразу первый раз в жизни. В своем вязаном платке, делавшем ее голову круглой и обыкновенном, в куцем, узкоплечем сереньком пальтишке, из-под которого торчали длинные крепкие ноги в хромовых забрызганных сапогах, Дуняшка походила на молодую серенькую курочку, у которой еще как следует не прорезался нарядный гребешок, не округлился зобик, не поднялся кверху хвостик, зато уже отросли сильные, выносливые ноги. Но щеки ее по-прежнему неутомимо пылали, и зеркало шепнуло: «Разве можно в таком пальто ходить под рыжий тополек?»
В отделе верхней женской одежды было не очень много народу. За прилавком в огромном длинном салоне в благоговейной тишине и терпком запахе мехов и нафталина висели пальто и шубы. Они помещались длинными рядами, как коровы в стойлах на образцовой совхозной ферме, — рукав к рукаву, масть к масти, порода к породе. На каждом из них висели картонные бирки. Между рядами в торжественном почтении, разговаривая вполголоса, ходили покупатели, брали в ладони бирки, приценивались.
— Вам для девочки? — посмотрев внимательно на Дуняшку, спросила полная пожилая продавщица в очках и халате, похожая на ветврача из соседнего совхозного отделения. — Пожалуйста, пройдите. Сорок шестые направо.
Пелагея, а за ней Дуняшка несмело вошли за обитый красным плюшем барьер и начали осмотр с края. Но Дуняшка шепнула: «Черное не хочу», — и они прошли к бежевым. Бежевые были хороши. Большие роговые пуговицы. Мягкий коричневый воротник. Кремовая шелковая подкладка. Пелагея смяла в кулаке угол полы — не мнется.
— Дуня, ну-ка прочитай.
— Тысяча двести.
— Так, так, — сдвинула брови Пелагея. — Маркое дюже. Вон у агрономши. Ехала в машине — запятнала. А теперь хоть брось.
— Мама, смотри, вон темно-синее! — зашептала Дуняшка.
— Ничего сукнецо! — одобрила Пелагея.
— Воротник красивый! Просто пух! — шепнула Дуняшка.
— Тысяча девятьсот шестьдесят.
— Это небось год указан?
— Да нет… рубли.
— А-а… рубли… Уж больно дорого что-то. Пальто так себе. И воротник небось собачий. Ни лиса, ни кот. Собака и есть.
Дальше висели светло-серые. Они были почему-то без воротников, но зато с опушкой на рукавах. Пелагея недоверчиво покосилась на бирку, но просить Дуняшку прочитать не решилась. За серыми пошли шубы.
— Небось тоже дорогие, — сказала Пелагея, — тыщи на полторы, не меньше.
Читать дальше