Иосиф Ликстанов - Безымянная слава

— Такой нет.

В трубке послышался голос Одуванчика:

— Степка, как поживаешь? Это я, твой Коля… Я обещал приехать к тебе в пятницу, завтра, ты понимаешь? Так вот, завтра я не смогу. Есть срочные задания мирового масштаба и значения именно на завтра. Смогу приехать сегодня, но боюсь встретиться с тобой вдали от милиционера и пункта скорой помощи. Давай встретимся сегодня на нейтральной территории без оружия, сегодня ровно в четыре возле книжного магазина общества «Друг детей». Я постараюсь вымолить у тебя прощение за письмо, отправленное мною в Москву. Согласен?

— Да, хотелось бы поговорить с тобой… Кстати, я решил перебраться сегодня в гостиницу. В какую ты посоветуешь?

— В гостиницу? Ни в какую, Степа! Я вчера обзвонил все гостиницы. Представь себе, ни одного свободного номера! Какой-то совершенно немыслимый наплыв нэпачей к бархатному сезону. Но завтра с утра приезжай прямо в «Гранд-отель», номер шестой, вид на море, с чисткой ботинок по утрам… — Одуванчик вдруг заторопился: — Итак, решено! Прости, я кладу трубку… Некогда… Множество заданий.

— Постой! — остановил его Степан. — Ты знаешь, сегодня утром я получил от Нетты два мои письма нераспечатанными. Слышишь?

— Нераспечатанными? Ай-яй! — пособолезновал Одуванчик. — Какая жестокость, Степа, подумать только! Ну, прощай!

— Постой! — снова остановил его Степан, стараясь разобраться в тех странных нотках, которые окрасили, изменили голос Одуванчика. — Скажи… у тебя нет ничего для меня? Ничего… важного?

— Нет, пока абсолютно ничего, Степа, кроме моей любви. Всего хорошего, дружище! Жду тебя к четырем. Ровно к четырем, запомни! Побродим, развлечемся…

Степан застыл возле телефона с забившимся сердцем, с закушенной губой, стараясь восстановить в памяти голос Тамары Александровны, голос Одуванчика, разгадать, что скрывалось за их словами, ничего не добился, но зато вдруг вспомнил, что книжный магазин находится на углу бульвара и улицы Марата. Почему Одуванчик выбрал именно это место для встречи со Степаном? Почему? Он вызвал станцию, попросил редакцию, но телефонистка сказала, что все редакционные аппараты заняты. Он назвал номер телефона Стрельникова, но оказалось, что этот номер вовсе выключен за невзнос абонементной платы… Возвращенные письма вдруг попались ему на глаза; он схватил их, вгляделся в линии, крест-накрест перечеркнувшие московский адрес. Какие четкие, резкие и прямые, безупречно прямые линии! Как он не заметил раньше, что они четкие, безупречно прямые! Он вглядывался в них до боли в глазах, и из-за этих сухих линий все явственнее выступало сухое, жесткое, правильное лицо с геометрически правильной бородкой-лопаткой. «Наваждение, глупость!» — подумал он. Вышел во двор, сел на лавочку под кипарисом и тотчас же вскочил: такая тревога вдруг поднялась в нем. Что затеял Одуванчик? За его словами чувствовалось нечто большее, чем желание побродить по городу. Так что же, что случилось? Из всех возможностей Степан хотел лишь одну, заключавшую весь мир, и высмеивал, тщетно высмеивал свою сумасшедшую надежду, пытался охладить себя: «Дико, бессмысленно! Откуда я это взял? Мало ли что мог задумать беспутный Колька!»

Надежда была бессмысленной, но он последовал за нею почти независимо от себя: вскипятил воду на примусе, побрился особенно тщательно, переоделся, почистил ботинки, попросил соседку присмотреть за домом и отправился в путешествие — самое фантастическое из всех путешествий. Лишь очутившись на улице Марата, он подумал, что если его надежда не оправдается, то это принесет разочарование, которое невозможно пережить.

Круто идущая вверх улица была, как всегда, безлюдна… Можно было подумать, что каменные ограды, над которыми колыхалась почти черная, густая, по-осеннему плотная зелень, стали вдвое-втрое длиннее с тех пор, как он последний раз прошел по этой улице. Дом Стрельниковых теперь совсем скрылся за вьющейся зеленью, которая снизу доверху заплела железную решетку. На калитке белела написанная рукой Стрельникова, четкой рукой инженера, записка: «Дом с обстановкой сдается на зиму. Справиться у дворника». Просунув руку между железными копьями решетки, Степан нащупал внутренний засов калитки, отодвинул его и вошел во двор. Нежилым, хмурым, брошенным показался ему дом, и сердце упало.

Вдруг он заметил, что одно из окон столовой приоткрыто. Подумал: «Почему открыто окно?»

В глубокой тени лоджии он протянул руку к звонку и повернул вентиль чуть-чуть, на одну четверть. Звонок едва звякнул — тихо и нерешительно, с мольбой и страхом, и этот немощный звук сразу бесследно утонул в тишине. Надо было позвонить еще раз, но рука повисла в воздухе, так как за дверью послышался шорох. И он знал, он твердо знал, что звонить больше не нужно, — Аня здесь, Аня знает, что пришел он.