Федор Кнорре - Рассвет в декабре

Продолжая досадливо ворчать, он проворно поднял с земли и встряхнул черный эсэсовский мундир, аккуратно расправил складки рукава, снял фуражку и портупею и все это бережно уложил на траву. Фуражку и портупею сверху. Потом из бумажного свертка вытащил штатское пальто, торопливо натянул его в рукава и туго затянул пояс. Надел и поправил на голове мягкую шляпу. Он очень торопился, но все время потихоньку ругал собаку, а она виновато припадала и прижималась мордой к земле.

Потом коротко и повелительно подал ей команду. Собака вскочила и побежала туда, куда он показал ей рукой, но что-то не поняла и вернулась. Это повторилось еще раз — собака послушно бросалась бежать, но, как только замечала, что он от нее уходит, виновато, но упрямо возвращалась к его ногам.

И тут она вдруг учуяла людей, почуяла тот лагерный запах, который она безошибочно узнавала, запах людей, которых ненавидела, на которых ее натаскали как на крупную беззащитную дичь. Она сейчас же глухо рыкнула, рыскнула вправо, влево и метнулась к хозяину, позвала его за собой, но хозяин почему-то не побежал, как всегда, за ней следом, помогая ловить эту их общую дичь, а, ухватив за ошейник, удержал на месте. Она с горящими глазами, уже заранее глубоко и быстро, с жадным всхрипом дышала, предчувствуя погоню и удачу — она ведь чуяла: дичь совсем близко; хозяин притянул ее к себе, приставил ей к затылку пистолет и выстрелил. Собака медленно повалилась на бок. Ноги ее побежали, цепляясь за воздух. Она еще дернулась мордой, попыталась обернуться взглянуть на хозяина. Может быть, чтоб что-то понять.

Хозяин спрятал в карман пальто пистолет, быстро огляделся кругом, все было тихо, и он опустился на колено, с чувством проговорил:

— Бедный ты мой, глупый парень… — присел на корточки и погладил собаку по спине там, где нельзя было испачкать руку в крови.

Он повторил еще раз про глупого парня, на этот раз совсем плаксивым голосом; наверное, ему было жаль собаку. Или себя. Или то золотое время, какое они провели вместе с собакой, охраняя лагеря и вылавливая беглецов-заключенных.

Потом он быстро встал, отряхнул землю с испачканного колена, приостановился, с размаху поддал ногой свой аккуратно сложенный под кустом мундир, накрытый фуражкой, и скрылся в кустах.

— Не надо! — сердито сказал Удо и дотронулся до руки русского, державшего пистолет. — Нельзя! Слышишь! Нам ничего нельзя. Нам только колокол!

Русский, вздрогнув, нехотя отвел ствол, нацеленный в спину убегавшего, и покорно повторил:

— Я, я, ферштее… Глоке… Алярм глоке…

Ворота обведенного каменной стеной монастыря были наглухо заперты. Старинные дубовые ворота, прошитые частыми рядами толстых гвоздей с широкими медными шляпками. Меди на них было почти столько же, сколько дерева. Такие и гранатой не подорвешь.

Они пошли вдоль стены и добрались до запертой калитки. Сквозь ее старинную могучую кованую решетку можно было только поглядеть на просторный двор, вымощенный брусчаткой, и подножие башни колокольни.

Охваченные слабостью полной безнадежности, они тащились вдоль бесконечной стены, похожей на тюремную. Только они-то были снаружи, и попасть внутрь было еще труднее, чем если бы они пытались оттуда бежать.

Запахло навозом, сырой, недавно политой землей.

— Я так и знал, — пробормотал Удо, и никто не понял, что такое он знал, пока они не стали спотыкаться на мягких грядках. Они вышли на монастырский огород, на обратном склоне горы.

— Не лазят же они через стену к себе на огород, а? — Удо показал на опрокинутую ручную тележку: железный ящик на резиновых шинах. Протоптанная среди вскопанной земли дорожка вела прямо к сараю, приткнувшемуся к древней стене. Рядом с сараем, в глубокой нише толстой каменной стены, они увидели низкие ворота. Это был как бы «черный ход» старого монастыря, и покосившиеся воротца были похожи на обыкновенные, с плохого крестьянского двора. Посредине их держал громадный висячий замок, но обе створки на ослабших петлях не сходились вместе, оставляя широкую щель.

Раскачав и придерживая эти шаткие створки, помогая друг другу они по очереди протиснулись, обдирая локти и плечи, через ворота.

Теперь они оказались за стеной, на вымощенном брусчаткой дворе. Там было безлюдно, стояла затаившаяся тишина. Монастырская звонница уходила в небесную высь, а они беспомощно топтались около наглухо запертой кованой двери в ее подножии.

Они разбрелись по двору, прислушиваясь, наугад пробуя ручки запертых дверей, и вдруг услышали очень ясный в тишине звук два раза повернувшегося в замке ключа. Еще какую-то дверь заперли около входа в монастырскую церковь.