Сергей Антонов - Овраги

А теперь все вместе! Ать-два: «Ди дри ля-ля, ди дри ля-ля, ди дри ля-ля, ля-ля!» Замечательно!

Мужчины, не отставайте от дам: «Ди дри ля-ля, ди дри ля-ля, ди дри ля-ля, ля-ля!» Шармант!

— Обождите, товарищи, — Роман Гаврилович постучал по графину. — Тут собрались работники транспорта, службы пути, подвижного состава и обслуживающий персонал. А завели какую-то беспартийную похабель.

— Возмутительно! — вскочила Магдалина Аркадьевна. — Где мы, в конце концов, на празднике или на профсоюзном собрании?

— Не бузи! У меня конкретное предложение. Приветствовать наступающий год трудовой песней «Наш паровоз, вперед лети…». Возражений нет?

— Нет! — сказал товарищ Кукин.

— Поехали!

Начали более или менее стройно, а дальше потянули кто в лес, кто по дрова. Хор постепенно начал сникать, и вдруг обнаружилось, что у Клаши чудесный, вольный, степной голос. Она допела до конца, и, когда стали хлопать, было понятно, что хлопают не кому-нибудь, а Клаше.

Она поклонилась славянским поклоном и села, довольная и собой и тем, что Роман Гаврилович видит, как ее уважают.

Транзитный инспектор поднял за Клашу тост и попросил ее исполнить лично для него «Что ты жадно глядишь на дорогу».

Клаша пробовала отговориться, но инспектор кричал, что такой голос грех зарывать в земле, что он знает толк в голосах, что певец народного горя Некрасов как в воду глядел, сочиняя эту песню, поскольку лучше товарища Клаши никто ее исполнить не сможет.

Пришлось петь, сперва один раз, потом второй — на «бис».

Воспламененный пением, шумом и выпивкой транзитный инспектор выразил желание исполнить «Очаровательные глазки», если Клаша поддержит его вторым голосом. Товарищ Кукин свистнул в милицейский свисток. И, когда наступила тишина, инженер внезапно протрезвел, уставился в пустое пространство, разинул широкий, как портсигар, рот, и над праздничным столом полился такой медовый тенор, что Клаше показалось, будто запел не инспектор с отмороженными ушами, а переодетый в инспектора народный артист республики. Она хотела было смолчать, но, боясь, что Роман Гаврилович станет насмехаться над ее трусостью, принялась тихонько подлаживаться и вторить:

Оба голоса то кокетливо расходились в стороны, то обнимались в единый прозрачный ручеек. Посторонние кухонные голоса пытались пристроиться, но товарищ Кукин, грозя волосатым пальцем, пресекал незаконные попытки.

— Мне ненавидеть тебя надо, — разевал рот-портсигар инспектор.

— А я, безумная, люблю… — нежно подхватывала Клаша.

Она точно угадывала повадку партнера и так неожиданно украшала вт о рой изгибы его тенора, что даже самые немузыкальные товарищи изумленно переглядывались.

Здесь придется сделать небольшое пояснение. В ту минуту, когда гардеробщик закладывал дверь столовой на засов, а гости нетерпеливо топтались возле стульев, выявился сильный недобор мужского пола. — Барышни внесли предложение рассаживаться вперемежку. В результате между каждым кавалером оказалось три, а то и четыре дамы. Роман Гаврилович сидел в центре, возле медведя, а Клаша — в отдалении, в боковом крыле, через три места от транзитного инспектора. А к концу песни инспектор оказался рядом с Клашей и обнимал спинку ее стула. У нее и так-то выходило хорошо, а когда подсел инспектор, стало выходить еще лучше. Она пела, радуясь, что Роман Гаврилович глядит сейчас на нее и гордится ею.

Песня кончилась. Любимица публики скосила глаза в сторону и увидела: стул Романа Гавриловича пуст. Она подошла к надменной своей напарнице и тихонько спросила, куда подевался Роман Гаврилович. В шуме аплодисментов и криков «Браво!» Магдалина Аркадьевна не расслышала вопроса.

Тогда Клаша крикнула тревожно:

— Куда мой пошел, не видала?

Магдалина Аркадьевна вскинула голову, как артистка Ермолова на картине Серова, и ответила громко:

— Если не ошибаюсь, ваш супруг отбыл на английский манер. Не простившись.

Клаша бросилась в раздевалку. Парадная дверь была распахнута настежь. Плюшевая шубейка валялась на полу.

Торопливо застегивая пуговицы, Клаша услышала доносившийся из зала голос: